ГЛАВА XXXIII. ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ

     Между  тем  как одни герои романа были убеждены в том, что
время терпит, а другие полагали, что время не ждет,  время  шло
обычным  своим  порядком.  За  пыльным  московским  маем пришел
пыльный  июнь.  В  уездном  городе  N  автомобиль  Гос.  э   1,
повредившись   на   ухабе,   стоял   уже  две  недели  на  углу
Старопанской площади и улицы имени товарища Губернского,  время
от   времени   заволакивая   окрестность  отчаянным  дымом.  Из
старгородского допра выходили поодиночке сконфуженные участники
заговора "Меча  и  орала"  --  у  них  была  взята  подписка  о
невыезде.  Вдова  Грицацуева  (знойная  женщина,  мечта  поэта)
возвратилась к своему бакалейному делу и  была  оштрафована  на
пятнадцать  рублей  за  то,  что  не  вывесила  на видном месте
прейскурант цен  на  мыло,  перец,  синьку  и  прочие  мелочные
товары,--   забывчивость,   простительная   женщине  с  большим
сердцем!
     -- Есть! -- повторил Остап сорвавшимся голосом.-- Держите!
     Ипполит Матвеевич принял в свои  трепещущие  руки  плоский
деревянный  ящичек.  Остап  в темноте продолжал рыться в стуле.
Блеснул береговой маячок. На воду лег золотой столбик и  поплыл
за пароходом.
     -- Что за черт!-- сказал Остап.-- Больше ничего нет!
     -- Н-н-не может быть,-- пролепетал Ипполит Матвеевич.
     -- Ну, вы тоже посмотрите!
     Воробьянинов,  не  дыша,  пал на колени и по локоть всунул
руку под сиденье. Между пальцами он ощутил  основание  пружины.
Больше  ничего  твердого  не  было.  От стула шел сухой мерзкий
запах потревоженной пыли,
     -- Нету? -- спросил Остап.
     -- Нет.
     Тогда Остап приподнял стул и выбросил его далеко за  борт.
Послышался  тяжелый  всплеск.  Вздрагивая  от  ночной  сырости,
концессионеры в сомнении вернулись к себе в каюту.
     -- Так,-- сказал Бендер.-- Что-то мы,  во  всяком  случае,
нашли.
     Ипполит  Матвеевич  достал  из  кармана  ящичек  и осовело
посмотрел на него.
     -- Давайте, давайте! Чего глаза пялите! Ящичек открыли. На
дне лежала медная позеленевшая пластинка с надписью:

           ЭТИМ ПОЛУКРЕСЛОМ

             МАСТЕР ГАМБС

     начинает новую партию мебели. 1865 г. Санкт-Петербург

     Надпись эту Остап прочел вслух.
     -- А где же брильянты? -- спросил Ипполит Матвеевич.
     -- Вы   поразительно   догадливы,   дорогой   охотник   за
табуретками! Брильянтов, как видите, нет.
     На  Воробьянинова было жалко смотреть. Отросшие слегка усы
двигались, стекла пенсне были туманны. Казалось, что в отчаянии
он бьет себя ушами по щекам.
     Холодный, рассудительный голос великого комбинатора оказал
свое обычное магическое действие. Воробьянинов вытянул руки  по
вытертым швам и замолчал.
     -- Молчи,  грусть,  молчи. Киса! Когда-нибудь мы посмеемся
над дурацким восьмым стулом, в котором нашлась глупая  дощечка.
Держитесь. Тут есть еще три стула -- девяносто девять шансов из
ста!   За  ночь  на  щеке  огорченного  до  крайности  Ипполита
Матвеевича выскочил  вулканический  прыщ.  Все  страдания,  все
неудачи,  вся  мука погони за брильянтами -- все это, казалось,
ушло в прыщ и отливало теперь перламутром,  закатной  вишней  и
синькой.
     -- Это  вы  нарочно?  --  спросил Остап. Ипполит Матвеевич
конвульсивно вздохнул и, высокий, чуть  согнутый,  как  удочка,
пошел   за   красками.   Началось   изготовление  транспаранта.
Концессионеры трудились на верхней  палубе.  И  начался  третий
день плаванья. Начался он короткой стычкой духового оркестра со
звуковым оформлением из-за места для репетиций.
     После  завтрака  к  корме,  одновременно  с  двух  сторон,
направились  здоровяки  с  медными  трубами  и   худые   рыцари
эсмарховских  кружек.  Первым на кормовую скамью успел усесться
Галкин. Вторым прибежал кларнет из духового оркестра.
     -- Место занято,-- хмуро сказал Галкин.
     -- Кем занято? -- зловеще спросил кларнет.
     -- Мною, Галкиным.
     -- А еще кем?
     -- Палкиным, Малкиным, Чалкиным и Залкиндом.
     -- А Елкина у вас нет? Это  наше  место.  С  обеих  сторон
приблизились    подкрепления.    Трижды    опоясанный    медным
змеем-горынычем  стоял  геликон  --  самая  мощная   машина   в
оркестре. Покачивалась похожая на ухо валторна. Тромбоны стояли
в  полной  боевой  готовности.  Солнце  тысячу раз отразилось в
боевых доспехах. Темно и мелко выглядело  звуковое  оформление.
Там  мигало  бутылочное  стекло,  бледно  светились  клистирные
кружки, и саксофонвозмутительная пародия на духовой инструмент,
семенная вытяжка из настоящей  духовой  трубы,--  был  жалок  и
походил на носогрейку.
     -- Клистирный    батальон,--    сказал   задира-кларнет,--
претендует на место.
     -- Вы,--  сказал  Залкинд,  стараясь  подыскать   наиболее
обидное выражение,-- вы -- консерваторы от музыки!
     -- Не мешайте нам репетировать!
     -- Это  вы  нам  мешаете?  На  ваших  ночных посудинах чем
меньше репетируешь, тем красивше выходит.
     -- А на ваших самоварах  репетируй  --  не  репетируй,  ни
черта не получится.
     Не  придя  ни к какому соглашению, обе стороны остались на
месте и упрямо заиграли каждая свое Вниз по реке неслись звуки,
какие мог бы издать только трамвай,  медленно  проползающий  по
битому   стеклу.   Духовики   исполняли   марш   Кексгольмского
лейб-гвардии полка, а звуковое оформление --  негрскую  пляску:
"Антилопа  у  истоков  Замбези".  Скандал  был прекращен личным
вмешательством председателя тиражной комиссии.
     В одиннадцатом часу  великий  труд  был  закончен.  Пятясь
задом, Остап и Воробьянинов потащили транспарант к капитанскому
мостику.  Перед  ними,  воздев руки к звездам, бежал толстячок,
заведующий хозяйством. Общими усилиями транспарант был привязан
к поручням. Он высился над пассажирской палубой, как  экран.  В
полчаса  электротехник  подвел  к  спине транспаранта провода и
приладил  внутри  его  три  лампочки,   Оставалось   повернуть,
выключатель,
     Впереди,  вправо  по  носу,  уже  сквозили  огоньки города
Васюки.
     На торжество освещения транспаранта заведующий  хозяйством
созвал  все  население  парохода.  Ипполит  Матвеевич И великий
комбинатор смотрели на собравшихся сверху; стоя по бокам темной
еще скрижали.
     Всякое   событие   на   пароходе   принималось    плавучим
учреждением близко к сердцу. Машинистки, курьеры, ответственные
работники,  колумбовцы  и пароходная команда столпились, задрав
головы, на пассажирской палубе.
     -- Давай! -- скомандовал толстячок. Транспарант осветился.
     Остап посмотрел вниз, на толпу. Розовый свет лег на лица.
     Зрители засмеялись. Потом наступило  молчание.  И  суровый
голос снизу сказал:
     -- Где завхоз?
     Голос  был  настолько ответственный, что завхоз, не считая
ступенек, кинулся вниз.
     -- Посмотрите,--  сказал  голос,--  полюбуйтесь  на   вашу
работу!
     -- Сейчас вытурят! -- шепнул Остап Ипполиту Матвеевичу.
     И точно, на верхнюю палубу, как ястреб, вылетел толстячок.
     -- Ну, как транспарантик? -нахально спросил Ос-
     тап.-- Доходит?
     -- Собирайте вещи! -- закричал завхоз.
     -- К чему такая спешка?
     -- Со-би-рай-те вещи! Вон! Вы под суд пойдете!
     Наш начальник не любит шутить!
     -- Гоните его! -- донесся снизу ответственный голос.
     -- Нет,  серьезно,  вам  не  нравится  транспарант? Это, в
самом деле, неважный транспарант?
     Продолжать игру не имело смысла. "Скрябин" уже  пристал  к
Васюкам,  и  с  парохода  можно  было  видеть ошеломленные лица
васюкинцев, столпившихся на пристани.
     В деньгах категорически было отказано. На сборы было  дано
пять минут.
     -- Сучья   лапа,--   сказал   Симбиевич-Синдиевич,   когда
компаньоны  сходили   на   пристань.-Поручили   бы   оформление
транспаранта мне. Я б его так сделал, что никакой Мейерхольд за
мной бы не угнался.
     На пристани концессионеры остановились и посмотрели вверх.
В черных небесах сиял транспарант.
     -- М-да,--  сказал  Остап,-- транспарантик довольно дикий.
Мизерное исполнение.
     Рисунок, сделанный хвостом непокорного мула, по  сравнению
с  транспарантом Остапа показался бы музейной ценностью. Вместо
сеятеля,  разбрасывающего  облигации,  шкодливая  рука   Остапа
изобразила  некий  обрубок с сахарной головой и тонкими плетьми
вместо рук.
     Позади  концессионеров  пылал  светом  и  гремел   музыкой
пароход,  а  впереди,  на  высоком  берегу,  был  мрак  уездной
полночи, собачий лай и далекая гармошка.
     -- Резюмирую положение,--  сказал  Остап  жизнерадостно.--
Пассив:  ни  гроша  денег,  три  стула  уезжают  вниз  по реке,
ночевать  негде  и  ни  одного   значка   деткомиссии.   Актив:
путеводитель по Волге издания тысяча девятьсот двадцать шестого
года  (пришлось  позаимствовать  у  мосье  Симбиевича в каюте).
Бездефицитный баланс подвести очень трудно.  Ночевать  придется
на пристани. Концессионеры устроились на пристанских лавках.
     При  свете  дрянного  керосинового  фонаря Остап прочел из
путеводителя:
     "На правом высоком бере-- В городе 8000 жителей,  гогу  --
город Васюки. Отсюда сударственная картонная фаб-
     отправляются   лесные   материа--  рика  с  320  рабочими,
маленьлы, смола, лыко, рогожи, а кий чугунолитейный, пивовасюда
привозятся предметы ши-- ренный  и  кожевенный  заводы,  рокого
потребления для края. Из учебных заведений, кроме отстоящего на
50  километров  общеобразовательных, лесной от железной дороги.
техникум".
     -- Положение  гораздо  серьезнее,  чем  я   предполагал,--
сказал  Остап.-- Выколотить из васюкинцев деньги представляется
мне пока что неразрешимой задачей. А денег нам нужно  не  менее
тридцати  рублей.  Во-первых,  нам нужно питаться и, во-вторых,
обогнать тиражную лоханку и встретиться с колумбовцами на суше,
в Сталинграде.
     Ипполит Матвеевич свернулся, как старый  худой  кот  после
стычки   с  молодым  соперником  --  кипучим  владетелем  крыш,
чердаков и слуховых окон.
     Остап разгуливал вдоль лавок, соображая  и  комбинируя.  К
часу  ночи  великолепный  план был готов. Бендер улегся рядом с
компаньоном и заснул.

ГЛАВА XXXIV. МЕЖДУПЛАНЕТНЫЙ ШАХМАТНЫЙ КОНГРЕСС

     С утра по Васюкам ходил высокий, худой  старик  в  золотом
пенсне  и  в  коротких,  очень  грязных,  испачканных  красками
сапогах. Он налепливал на стены рукописные афиши:

     22 июня 1927 г. В помещении клуба "Картонажник"  состоится
лекция на тему:

             "ПЛОДОТВОРНАЯ ДЕБЮТНАЯ ИДЕЯ"

                            и

         СЕАНС ОДНОВРЕМЕННОЙ ИГРЫ В ШАХМАТЫ

     на 160 досках
     гроссмейстера  (старший мастер) О. Бендера Все приходят со
своими досками. Плата за игру -- 50 коп. Плата за вход-20  коп.
Начало ровно в 6 час. вечера Администрация К. Михельсон.

     Сам  гроссмейстер  тоже не терял времени. Заарендовав клуб
за три рубля, он перебросился в  шахсекцию,  которая  почему-то
помещалась в коридоре управления коннозаводством.
     В   шахсекции  сидел  одноглазый  человек  и  читал  роман
Шпильгагена в пантелеевском издании.
     -- Гроссмейстер О. Бендер! -- заявил  Остап,  присаживаясь
на стол.-- Устраиваю у вас сеанс одновременной игры.
     Единственный  глаз  васюкинского  шахматиста  раскрылся до
пределов, дозволенных природой.
     -- Сию    минуточку,     товарищ     гроссмейстер!-крикнул
одноглазы4.-- Присядьте, пожалуйста. Я. сейчас.
     И  одноглазый  убежал.  Остап осмотрел помещение шахматной
секции. На стенах висели фотографии беговых лошадей, а на столе
лежала запыленная конторская книга  с  заголовком:  "Достижения
Васюкинской шахсекции за 1925 год".
     Одноглазый  вернулся  с  дюжиной граждан разного возраста.
Все они по очереди подходили знакомиться,  называли  фамилии  и
почтительно жали руку гроссмейстера.
     -- Проездом  в  Казань,-говорил Остап отрывисто,-- да, да,
сеанс сегодня вечером, приходите.  А  сейчас,  простите,  не  в
форме: устал после карлсбадского турнира.
     Васюкинские  шахматисты внимали Остапу с сыновней любовью.
Остапа понесло. Он почувствовал прилив новых  сил  и  шахматных
идей.
     -- Вы  не  поверите,--  говорил он,-- как далеко двинулась
шахматная мысль. Вы знаете, Ласкер дошел до пошлых вещей, с ним
стало  невозможно  играть.  Он  обкуривает  своих   противников
сигарами.  И  нарочно  курит  дешевые, чтобы дым противней был.
Шахматный мир в беспокойстве. Гроссмейстер перешел  на  местные
темы.
     -- Почему  в  провинции  нет никакой игры мысли? Например,
вот ваша шахсекция. Так она и  называется:  шахсекция.  Скучно,
девушки!  Почему бы вам, в самом деле, не назвать ее как-нибудь
красиво,  истинно  по-шахматному.  Это  вовлекло  бы  в  секцию
союзную  массу.  Назвали  бы, например, вашу секцию: "Шахматный
клуб  четырех  коней",  или  "Красный   эндшпиль",или   "Потеря
качества  при  выигрыше  темпа".  Хорошо  было бы! Звучно! Идея
имела успех.
     -- И в самом деле,-- сказали  васюкинцы,--  почему  бы  не
переименовать нашу секцию в "Клуб четырех коней"?
     Так  как бюро шахсекции было тут же, Остап организовал под
своим почетным председательством минутное заседание, на котором
секцию единогласно переименовали  в  "Шахклуб  четырех  коней".
Гроссмейстер  собственноручно,  пользуясь  уроками  "Скрябина",
художественно выполнил на  листе  картона  вывеску  с  четырьмя
конями и соответствующей надписью,
     Это  важное  мероприятие  сулило расцвет шахматной мысли в
Васюках.
     -- Шахматы! -- говорил Остап.-- Знаете ли  вы,  что  такое
шахматы? Они двигают вперед не только культуру, но и экономику!
Знаете  ли  вы,  что ваш "Шахклуб четырех коней" при правильной
постановке дела сможет совершенно преобразить город Васюки?
     Остап  со  вчерашнего  дня  еще  ничего  не  ел.   Поэтому
красноречие его было необыкновенно.
     -- Да!-кричал   он.-Шахматы   обогащают  страну!  Если  вы
согласитесь на мой проект, то спускаться из города на  пристань
вы  будете по мраморным лестницам! Васюки станут центром десяти
губерний! Что вы раньше слышали о городе Земмеринге? Ничего!  А
теперь  этот  городишко богат и знаменит только потому, что там
был организован  международный  турнир,  Поэтому  я  говорю:  в
Васюках надо устроить международный шахматный турнир.
     -- Как?-- закричали все.
     -- Вполне  реальная  вещь,--  ответил  гроссмейстер,-- мои
личные связи и-ваша самодеятельность - вот  все  необходимое  и
достаточное   для   организации   международного   васюкинского
турнира.  Подумайте  над  тем,  как  красиво   будет   звучать:
"Международный васюкинский турнир 1927 года". Приезд Хозе-Рауля
Капабланки,   Эммануила   Ласкера,  Алехина,  Нимцовича,  Рети,
Рубинштейна, Мароцци,  Тарраша,  Видмар  и  доктора  Григорьева
обеспечен. Кроме того, обеспечено и мое участие!
     -- Но  деньги!  -- застонали васюкинцы.-- Им же всем нужно
деньги платить! Много тысяч денег! Где же их взять?
     -- Все учтено могучим ураганом,-- сказал О. Бендер,-деньги
дадут сборы.
     -- Кто же  у  нас  будет  платить  такие  бешеные  деньги?
Васюкинцы...
     -- Какие  там васюкинцы! Васюкинцы денег платить не будут.
Они будут их по-лу-чать! Это же все чрезвычайно просто. Ведь на
турнир с  участием  таких  величайших  вельтмейстеров  съедутся
любители   шахмат   всего   мира.  Сотни  тысяч  людей,  богато
обеспеченных  людей,  будут  стремиться  в  Васюки.  Во-первых,
речной   транспорт  такого  количества  пассажиров  поднять  не
сможет. Следовательно, НКПС построит железнодорожную магистраль
Москва-Васюки. Это - раз. Два -- это гостиницы и небоскребы для
размещения  гостей.  Три  --  поднятие  сельского  хозяйства  в
радиусе  на  тысячу километров: гостей нужно снабжать -- овощи,
фрукты, икра,  шоколадные  конфеты.  Дворец,  в  котором  будет
происходить  турнир,--  четыре.  Пять  -- постройка гаражей для
гостевого автотранспорта. Для передачи всему миру  сенсационных
результатов     турнира    придется    построить    сверхмощную
радиостанцию.   Это   --    в-шестых.    Теперь    относительно
железнодорожной  магистрали  Москва-Васюки. Несомненно, таковая
не  будет  обладать  такой   пропускной   способностью,   чтобы
перевезти  в  Васюки  всех  желающих.  Отсюда вытекает аэропорт
"Большие Васюки" -- регулярное отправление почтовых самолетов и
дирижаблей во все концы света, включая ЛосАнжелос и Мельбурн.
     Ослепительные перспективы развернулись перед  васюкинскими
любителями.   Пределы   комнаты   расширились.   Гнилые   стены
коннозаводского гнезда рухнули, и вместо  них  в  голубое  небо
ушел  стеклянный  тридцатитрехэтажный дворец шахматной мысли. В
каждом его зале, в каждой комнате и даже в  проносящихся  пулей
лифтах   сидели   вдумчивые   люди   и   играли  в  шахматы  на
инкрустированных малахитом досках...
     Мраморные лестницы ниспадали в синюю Волгу. На реке стояли
океанские пароходы. По фуникулерам подымались в город  мордатые
иностранцы,  шахматные леди, австралийские поклонники индийской
защиты, индусы в белых тюрбанах, приверженцы испанской  партии,
немцы,  французы, новозеландцы, жители бассейна реки Амазонки и
завидующие  васюкинцам  --  москвичи,  ленинградцы,   киевляне,
сибиряки и одесситы.
     Автомобили конвейером двигались среди мраморных отелей. Но
вот --  все остановилось. Из фешенебельной гостиницы "Проходная
пешка" вышел чемпион мира Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера. Его
окружали дамы. Милиционер, одетый в специальную шахматную форму
(галифе в клетку и слоны на  петлицах),  вежливо  откозырял.  К
чемпиону   с   достоинством   подошел  одноглазый  председатель
васюкинского "Клюба четырех коней".
     Беседа двух светил, ведшаяся  на  английском  языке,  была
прервана  прилетом  доктора Григорьева и будущего чемпиона мира
Алехина.
     Приветственные   крики    потрясли    город.    Хозе-Рауль
Капабланка-и-Граупера поморщился. По мановению руки одноглазого
к  аэроплану  была  подана мраморная лестница. Доктор Григорьев
сбежал  по  ней,  приветственно  размахивая  новой   шляпой   и
комментируя  на  ходу возможную ошибку Капабланки в предстоящем
его матче с Алехиным.
     Вдруг на горизонте была усмотрена черная точка. Она быстро
приближалась  и  росла,  превратившись  в  большой   изумрудный
парашют. Как большая редька, висел на парашютном кольце человек
с чемоданчиком.
     -- Это  он!-закричал  одноглазый.-Ура!  Ура!  Ура! Я узнаю
великого философа-шахматиста, доктора Ласкера. Только  он  один
во всем мире носит такие зеленые носочки.
     Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера снова поморщился.
     Ласкеру  проворно  подставили мраморную лестницу, и бодрый
экс-чемпион, сдувая с левого рукава пылинку, севшую на него  во
время   полета   над  Силезией,  упал  в  объятия  одноглазого.
Одноглазый взял Ласкера за  талию,  подвел  его  к  чемпиону  и
сказал:
     -- Помиритесь!  Прошу  вас  от  имени  широких васюкинских
масс! Помиритесь!
     Хозе-Рауль  шумно  вздохнул  и,  потрясая   руку   старого
ветерана, сказал:
     -- Я всегда преклонялся перед вашей идеей перевода слона в
испанской партии с b5 на c4.
     -- Ура!-- воскликнул одноглазый.-- Просто и убедительно, в
стиле чемпиона! И вся невообразимая толпа подхватила:
     -- Ура!  Виват!  Банзай!  Просто  и  убедительно,  в стиле
чемпиона!!!
     Экспрессы подкатывали к двенадцати  васюкинским  вокзалам,
высаживая все новые и новые толпы шахматных любителей.
     Уже  небо  запылало  от светящихся реклам, когда по улицам
города провели белую  лошадь.  Это  была  единственная  лошадь,
уцелевшая  после  механизации  васюкинского  транспорта. Особым
постановлением она была переименована в коня, хотя и  считалась
всю   жизнь   кобылой.  Почитатели  шахмат  приветствовали  ее,
размахивая пальмовыми ветвями и шахматными досками.
     -- Не   беспокойтесь,--   сказал   Остап,--   мой   проект
гарантирует  вашему городу неслыханный расцвет производительных
сил. Подумайте, что будет, когда турнир окончится и когда уедут
все  гости.  Жители  Москвы,  стесненные   жилищным   кризисом,
бросятся   в  ваш  великолепный  город.  Столица  автоматически
переходит  в  Васюки.  Сюда  приезжает  правительство.   Васюки
переименовываются  в  Нью-Москву,  Москва  --  в Старые Васюки.
Ленинградцы и харьковчане скрежещут зубами, но ничего не  могут
поделать. Нью-Москва становится элегантнейшим центром Европы, а
скоро и всего мира.
     -- Всего мира!!! -- застонали оглушенные васюкинцы.
     -- Да!   А  впоследствии  и  вселенной.  Шахматная  мысль,
превратившая уездный город в столицу земного шара,  превратится
в   прикладную   науку   и  изобретет  способы  междупланетного
сообщения. Из Васюков полетят сигналы на Марс, Юпитер и Нептун.
Сообщение с Венерой сделается таким же легким, как  переезд  из
Рыбинска  в  Ярославль. А там, как знать, может быть, лет через
восемь  в  Васюках  состоится  первый  в   истории   мироздания
междупланетный шахматный конгресс!
     Остап  вытер  свой  благородный  лоб. Ему хотелось есть до
такой степени, что он охотно  съел  бы  зажаренного  шахматного
коня.
     -- Да-а,--  выдавил  из  себя  одноглазый,  обводя пыльное
помещение сумасшедшим взором.-- Но как же практически  провести
мероприятие в жизнь, подвести, так сказать, базу?
     Присутствующие напряженно смотрели на гроссмейстера.
     -- Повторяю,  что практически дело зависит только от вашей
самодеятельности. Всю организацию, повторяю, я  беру  на  себя.
Материальных  затрат  никаких,  если  не  считать  расходов  на
телеграммы. Одноглазый подталкивал своих соратников.
     -- Ну! -- спрашивал он.-- Что вы скажете?
     -- Устроим! Устроим! -- гомонили васюкинцы.
     -- Сколько же нужно денег на это... телеграммы?
     -- Смешная цифра,-- сказал Остап,-- сто рублей.
     -- У наев кассе только  двадцать  один  рубль  шестнадцать
копеек. Этого, конечно, мы понимаем, далеко не достаточно...
     Но гроссмейстер оказался покладистым организатором.
     -- Ладно,-- сказал он,-- давайте ваши двадцать рублей.
     -- А хватит? -- спросил одноглазый.
     -- На   первичные  телеграммы  хватит.  А  потом  начнутся
пожертвования, и денег некуда будет девать.
     Упрятав деньги в  зеленый  походный  пиджак,  гроссмейстер
напомнил собравшимся о своей лекции и сеансе одновременной игры
на  160  досках,  любезно  распрощался до вечера и отправился в
клуб "Картонажник" на свидание с Ипполитом Матвеевичем.
     -- Я голодаю,-- сказал Воробьянинов трескучим голосом.
     Он уже сидел за кассовым окошечком, но не  собрал  еще  ни
одной  копейки  и  не  мог  купить  даже фунта хлеба. Перед ним
лежала  проволочная  зеленая  корзиночка,  предназначенная  для
сбора.  В  такие  корзиночки в домах средней руки кладут ножи и
вилки.
     -- Слушайте,  Воробьянинов,--  закричал   Остап,прекратите
часа  на  полтора  кассовые операции! Идем обедать в нарпит. По
дороге  обрисую  ситуацию.  Кстати,  вам  нужно   побриться   и
почиститься.  У  вас  просто  босяцкий  вид. У гроссмейстера не
может быть таких подозрительных знакомых.
     -- Ни  одного  билета   не   продал,--   сообщил   Ипполит
Матвеевич.
     -- Не  беда.  К  вечеру  набегут. Город мне уже пожертовал
двадцать  рублей  на  организацию   международного   шахматного
турнира.
     -- Так  зачем  же  нам  сеанс  одновременной игры?зашептал
администратор.-- Ведь побить могут. А с  двадцатью  рублями  мы
сейчас  же  сможем  сеть  на пароход,-- как раз "Карл Либкнехт"
сверху пришел,спокойно ехать в Сталинград и ждать  там  приезда
театра.  Авось там удастся вскрыть стулья. Тогда мы - богачи, и
все принадлежит нам.
     -- На голодный желудок нельзя говорить такие глупые  вещи.
Это  отрицательно влияет на мозг. За двадцать рублей -мы, может
быть, до Сталинграда и доедем... А питаться  на  какие  деньги?
Витамины, дорогой товарищ предводитель, даром никому не даются.
Зато  с экспансивных васюкинцев можно будет сорвать за лекцию и
сеанс рублей тридцать.
     -- Побьют! -- горько сказал Воробьянинов.
     -- Конечно, риск есть. Могут баки набить. Впрочем, у  меня
есть одна мыслишка, которая вас-то обезопасит во всяком случае.
Но об этом после. Пока что идем вкусить от местных блюд.
     К шести часам вечера сытый, выбритый и пахнущий одеколоном
гроссмейстер вошел в кассу клуба "Картонажник".
     Сытый и выбритый Воробьянинов бойко торговал билетами.
     -- Ну, как? -- тихо спросил гроссмейстер.
     -- Входных  --  тридцать  и  для  игры -- двадцать,ответил
администратор.
     -- Шестнадцать рублей. Слабо, слабо!
     -- Что  вы,  Бендер,  смотрите,   какая   очередь   стоит!
Неминуемо побьют.
     -- Об этом не думайте. Когда будут бить, будете плакать, а
пока что не задерживайтесь! Учитесь торговать!
     Через  час  в  кассе  было  тридцать  пять рублей. Публика
волновалась в зале.
     -- Закрывайте окошечко! Давайте деньги! -- сказал Остап.--
Теперь вот что.  Нате  вам  пять  рублей,  идите  на  пристань,
наймите  лодку  часа  на  два  и  ждите  меня на берегу, пониже
амбара. Мы с  вами  совершим  вечернюю  прогулку.  Обо  мне  не
беспокойтесь. Я сегодня в форме.
     Гроссмейстер  вошел  в  зал.  Он  чувствовал себя бодрым и
твердо знал, что  первый  ход  e2-e4  не  грозит  ему  никакими
осложнениями.  Остальные ходы, правда, рисовались в совершенном
уже тумане, но это нисколько не смущало великого комбинатора. У
него был приготовлен совершенно неожиданный выход для  спасения
даже самой безнадежной партии.
     Гроссмейстера встретили рукоплесканиями. Небольшой клубный
зал был увешан разноцветными флажками.
     Неделю  тому  назад  состоялся вечер "Общества спасания на
водах", о чем свидетельствовал также лозунг на стене:

       ДЕЛО ПОМОЩИ УТОПАЮЩИМ - ДЕЛО РУК САМИХ УТОПАЮЩИХ

     Остап поклонился, протянул вперед руки, как бы отвергая не
заслуженные им аплодисменты, и взошел на эстраду.
     -- Товарищи! -- сказал он  прекрасным  голосом.Товарищи  и
братья  по  шахматам,  предметом моей сегодняшней лекции служит
то, о чем я читал, и,  должен  признаться,  не  без  успеха,  в
Нижнем-Новгороде  неделю  тому  назад.  Предмет  моей лекции --
плодотворная дебютная идея. Что такое, товарищи,  дебют  и  что
такое,   товарищи,   идея?   Дебют,  товарищи,-это  "Quasi  una
fantasia".  А  что  такое,   товарищи,   значит   идея?   Идея,
товарищи,--  это  человеческая  мысль,  облеченная в логическую
шахматную форму. Даже с ничтожными силами можно  овладеть  всей
доской.  Все  зависит  от  каждого  индивидуума  в отдельности.
Например, вон тот блондинчик в третьем ряду. Положим, он играет
хорошо...
     Блондин в третьем ряду зарделся.
     -- А вон тот брюнет, допустим,  хуже.  Все  повернулись  и
осмотрели также брюнета.
     -- Что же мы видим, товарищи? Мы видим, что блондин играет
хорошо,  а  брюнет  играет  плохо.  И никакие лекции не изменят
этого соотношения сил, если каждый индивидуум в отдельности  не
будет постоянно тренироваться в шашк... то есть я хотел сказать
- в  шахматах...  А  теперь, товарищи, я расскажу вам несколько
поучительных    историй    из    практики    наших    уважаемых
гипермодернистов Капабланки, Ласкера и доктора Григорьева.
     Остап    рассказал   аудитории   несколько   ветхозаветных
анекдотов, почерпнутых еще в детстве  из  "Синего  журнала",  и
этим закончил интермедию.
     Краткостью  лекции  все были слегка удивлены. И одноглазый
не сводил своего единственного ока с гроссмейстеровой обуви.
     Однако  начавшийся  сеанс  одновременной   игры   задержал
растущее  подозрение одноглазого шахматиста. Вместе со всеми он
расставлял столы покоем. Всего против гроссмейстера сели играть
тридцать любителей. Многие из них были совершенно  растеряны  и
поминутно  глядели  в  шахматные  учебники,  освежая  в  памяти
сложные  варианты,  при  помощи   которых   надеялись   сдаться
гроссмейстеру хотя бы после двадцать второго хода.
     Остап  скользнул  взглядом  по  шеренгам "черных", которые
окружали его со всех сторон, по закрытой  двери  и  неустрашимо
принялся  за  работу.  Он  подошел  к одноглазому, сидевшему за
первой доской, и передвинул королевскую пешку с  клетки  e2  на
клетку e4.
     Одноглазый  сейчас  же  схватил  свои  уши  руками  и стал
напряженно думать. По рядам любителей прошелестело:
     -- Гроссмейстер  сыграл  e2-e4.  Остап  не  баловал  своих
противников разнообразием дебютов. На остальных двадцати девяти
досках  он проделал ту же операцию: перетащил королевскую пешку
с e2 на e4. Один за  другим  любители  хватались  за  волосы  и
погружались  в  лихорадочные рассуждения, Неиграющие переводили
взоры за гроссмейстером. Единственный в городе фотолюбитель уже
взгромоздился было на стул и собирался поджечь магний, но Остап
сердито замахал руками и, прервав  свое  течение  вдоль  досок,
громко закричал:
     -- Уберите фотографа! Он мешает моей шахматной мысли!
     "С  какой  стати  оставлять  свою фотографию в этом жалком
городишке. Я не люблю иметь дело с милицией",--  решил  он  про
себя.
     Негодующее    шиканье    любителей   заставило   фотографа
отказаться от своей попытки. Возмущение было  так  велико,  что
фотографа   даже   выперли   из   помещения.  На  третьем  ходу
выяснилось,  что  гроссмейстер  играет  восемнадцать  испанских
партий.   В   остальных  двенадцати  черные  применили  хотя  и
устаревшую, но довольно верную защиту Филидора.  Если  б  Остап
узнал,  что  он  играет  такие мудреные партии и сталкивается с
такой испытанной защитой, он крайне бы удивился.  Дело  в  том,
что великий комбинатор играл в шахматы второй раз в жизни.
     Сперва  любители,  и первый среди них-одноглазый, пришли в
ужас. Коварство гроссмейстера было несомненно.
     С необычайной легкостью и безусловно ехидничая в душе  над
отсталыми  любителями  города  Васюки,  гроссмейстер  жертвовал
пешки, тяжелые и легкие фигуры направо и налево. Обхаянному  на
лекции  брюнету он пожертвовал даже ферзя. Брюнет пришел в ужас
и хотел было немедленно сдаться,  но  только  страшным  усилием
воли заставил себя продолжать игру.
     Гром среди ясного неба раздался через пять минут.
     -- Мат!-пролепетал  насмерть  перепуганный  брюнет.--  Вам
мат, товарищ гроссмейстер.
     Остап проанализировал положение,  позорно  назвал  "ферзя"
"королевой"  и  высокопарно  поздравил брюнета с выигрышем. Гул
пробежал по рядам любителей.
     "Пора удирать",-- подумал Остап, спокойно расхаживая среди
столов и небрежно переставляя фигуры.
     -- Вы неправильно коня поставили, товарищ  гроссмейстер,--
залебезил одноглазый.-- Конь так не ходит.
     -- Пардон,  пардон, извиняюсь,-ответил гроссмейстер,-после
лекции я несколько устал.
     В течение ближайших десяти минут гроссмейстер проиграл еще
десять партий.
     Удивленные   крики   раздавались   в    помещении    клуба
"Картонажник".   Назревал   конфликт.   Остап  проиграл  подряд
пятнадцать партий, а вскоре еще три. Оставался один одноглазый.
В начале партии он от страха наделал множество ошибок и  теперь
с  трудом  вел  игру  к  победному  концу. Остап, незаметно для
окружающих, украл с доски черную ладью и спрятал ее в карман.
     Толпа тесно сомкнулась вокруг играющих.
     -- Только что на  этом  месте  стояла  моя  ладья!закричал
одноглазый, осмотревшись,-- а теперь ее уже нет!
     -- Нет, значит, и не было!--грубовато ответил Остап.
     -- Как же не было? Я ясно помню!
     -- Конечно, не было!
     -- Куда же она девалась? Вы ее выиграли?
     -- Выиграл.
     -- Когда? На каком ходу?
     -- Что  вы  мне  морочите  голову  с  вашей  ладьей?  Если
сдаетесь, то так и говорите!
     -- Позвольте, товарищи, у меня все ходы записаны!
     -- Контора пишет,-- сказал Остап.
     -- Это возмутительно! -- заорал одноглазый.-- Отдайте  мою
ладью.
     -- Сдавайтесь, сдавайтесь, что это за кошки-мышки такие!
     -- Отдайте ладью!
     С  этими  словами  гроссмейстер,  поняв,  что  промедление
смерти подобно, зачерпнул в горсть несколько фигур и швырнул их
в голову одноглазого противника.
     -- Товарищи!  --  заверещал  одноглазый.--  Смотрите  все!
Любителя  бьют!  Шахматисты  города  Васюки  опешили.  Не теряя
драгоценного времени, Остап швырнул шахматной доской в лампу и,
ударяя в  наступившей  темноте  по  чьим-то  челюстям  и  лбам,
выбежал  на  улицу.  Васюкинские любители, падая друг на друга,
ринулись за ним.
     Был лунный вечер. Остап несся по серебряной  улице  легко,
как ангел, отталкиваясь от грешной земли. Ввиду несостоявшегося
превращения  Васюков  в  центр  мироздания,  бежать пришлось не
среди  дворцов,  а  среди  бревенчатых  домиков   с   наружными
ставнями. Сзади неслись шахматные любители.
     -- Держите гроссмейстера! -- ревел одноглазый.
     -- Жулье! -- поддерживали остальные.
     -- Пижоны! -- огрызался гроссмейстер, увеличивая скорость.
     -- Караул!   --   кричали  изобиженные  шахматисты.  Остап
запрыгал по  лестнице,  ведущей  на  пристань.  Ему  предстояло
пробежать  четыреста  ступенек.  На  шестой  площадке  его  уже
поджидали два любителя, пробравшиеся  сюда  окольной  тропинкой
прямо  по  склону.  Остап  оглянулся.  Сверху катилась собачьей
стаей тесная группа разъяренных  поклонников  защиты  Филидора.
Отступления не было. Поэтому Остап побежал вперед.
     -- Вот     я     вас    сейчас,    сволочей!-гаркнул    он
храбрецам-разведчикам, бросаясь с пятой площадки.
     Испуганные  пластуны  ухнули,  перевалились  за  перила  и
покатились  куда-то  в  темноту  бугров  и  склонов.  Путь  был
свободен.
     -- Держите гроссмейстера! -катилось сверху. Преследователи
бежали, стуча по деревянной лестнице,  как  падающие  кегельные
шары.
     Выбежав  на  берег,  Остап  уклонился  вправо, ища глазами
лодку с верным ему администратором.
     Ипполит  Матвеевич  идиллически  сидел  в  лодочке.  Остап
бухнулся  на скамейку и яростно стал выгребать от берега. Через
.минуту в лодку полетели камни. Одним из них был подбит Ипполит
Матвеевич. Немного повыше вулканического  прыща  у  него  вырос
темный  желвак.  Ипполит  Матвеевич  упрятал  голову  в плечи и
захныкал.
     -- Вот еще шляпа! Мне чуть голову не оторвали, и я ничего:
бодр и весел. А если принять во внимание еще  пятьдесят  рублей
чистой  прибыли,  то  за  одну  гулю  на  вашей  голове-гонорар
довольно приличный.
     Между тем преследователи, которые  только  сейчас  поняли,
что   план  превращения  Васюков  в  Нью-Москву  рухнул  и  что
гроссмейстер увозит из  города  пятьдесят  кровных  васюкинских
рублей,  погрузились  в  большую лодку и с криками выгребали на
середину реки. В лодку набилось человек тридцать. Всем хотелось
принять личное участие в расправе с гроссмейстером. Экспедицией
командовал одноглазый. Единственное его око  сверкало  в  ночи,
как маяк.
     -- Держи гроссмейстера!-вопили в перегруженной барке.
     -- Ходу,  Киса!-сказал  Остап.-Если  они  нас  догонят, не
смогу поручиться за целость вашего пенсне.
     Обе лодки шли вниз по течению. Расстояние между  ними  все
уменьшалось. Остап выбивался из сил.
     -- Не  уйдете,  сволочи!  --  кричали  из  барки. Остап не
отвечал: было некогда. Весла вырывались из воды. Вода  потоками
вылетала из-под беснующихся весел и попадала в лодку.
     -- Валяй,--  шептал  Остап  самому себе. Ипполит Матвеевич
маялся. Барка торжествовала.  Высокий  ее  корпус  уже  обходил
лодочку    концессионеров   с   левой   руки,   чтобы   прижать
гроссмейстера к берегу. Концессионеров ждала плачевная  участь.
Радость на барке была так велика, что все шахматисты перешли на
правый  борт,  чтобы,  поравнявшись  с  лодочкой, превосходными
силами обрушиться на злодея-гроссмейстера.
     -- Берегите пенсне, Киса!-в отчаянии крикнул Остап, бросая
весла.-Сейчас начнется!
     -- Господа!  --   воскликнул   вдруг   Ипполит   Матвеевич
петушиным голосом.-- Неужели вы будете нас бить?
     -- Еще   как!-загремели  васюкинские  любители,  собираясь
прыгать в лодку.
     Но в  это  время  произошло  крайне  обидное  для  честных
шахматистов   всего   мира   происшествие.   Барка   неожиданно
накренилась и правым бортом зачерпнула воду.
     -- Осторожней! -- пискнул одноглазый капитан. Но было  уже
поздно.  Слишком  много  любителей  скопилось  на  правом борту
васюкинского .дредноута.  Переменив  центр  тяжести,  барка  не
стала  колебаться  и  в  полном  соответствии с законами физики
перевернулась.
     Общий вопль нарушил спокойствие реки.
     -- Уау! -- протяжно  стонали  шахматисты.  Целых  тридцать
любителей очутились в воде. Они быстро выплывали на поверхность
и  один  за  другим  цеплялись за перевернутую барку. Последним
причалил одноглазый.
     -- Пижоны! -- в восторге кричал  Остап.--  Что  же  вы  не
бьете  вашего  гроссмейстера? Вы, если не ошибаюсь, хотели меня
бить?
     Остап описал вокруг потерпевших крушение круг.
     -- Вы же понимаете, васюкинские индивидуумы, что я мог  бы
вас поодиночке утопить, но я дарую вам жизнь. Живите, граждане!
Только,  ради  создателя, не играйте в шахматы! Вы же просто не
умеете  играть!  Эх  вы,  пижоны,   пижоны...   Едем,   Ипполит
Матвеевич,  дальше.  Прощайте,  одноглазые любители! Боюсь, что
Васюки, центром мироздания не станут. Я не думаю, чтобы мастера
шахмат приехали к таким дуракам, как вы, даже если бы я  их  об
этом  просил. Прощайте, любители сильных шахматных ощущений! Да
здравствует "Клуб четырех коней"!

ГЛАВА XXXV. И ДР.

     Утро застало концессионеров на виду Чебоксар. Остап дремал
у руля. Ипполит Матвеевич  сонно  водил  веслами  по  воде.  От
холодной  ночи  обоих  подирала  дрожь. На востоке распускались
розовые  бутоны.  Пенсне  Ипполита  Матвеевича  все   светлело.
Овальные  стекла его заиграли. В них попеременно отразились оба
берега. Семафор с  левого  берега  изогнулся  в  двояковогнутом
стекле.  Синие  купола  Чебоксар  плыли  словно корабли. Сад на
востоке разрастался. Бутоны превратились в вулканы и  принялись
извергать  лаву  наилучших кондитерских красок. Птички на левом
берегу учинили большой и громкий скандал. Золотая дужка  пенсне
вспыхнула и ослепила гроссмейстера. Взошло солнце.
     Остап  раскрыл  глаза  и  вытянулся, накреня лодку и треща
костями.
     -- С добрым утром, Киса,-- сказал он, давясь зевотой.--  Я
пришел  к  тебе  с приветом, рассказать, что солнце встало, что
оно горячим светом по чему-то там затрепетало...
     -- Пристань,-доложил  Ипполит  Матвеевич.  Остап   вытащил
путеводитель и справился.
     -- Судя по всему-Чебоксары. Так, так...
     Обращаем   внимание  на  очень  красиво  расположенный  г.
Чебоксары...
     -- Киса, он, в самом деле, красиво расположен?..
     В настоящее время в Чебоксарах 7702 жителя.
     -- Киса! Давайте бросим погоню за брильянтами  и  увеличим
население  Чебоксар  до  семи тысяч семисот четырех человек. А?
Это  будет  очень  эффектно...  Откроем  "Пти-шво"  и  с  этого
"Пти-шво" будем иметь верный гран-кусок хлеба... Ну-с, дальше.
     Основанный  в  1555  году  город сохранил несколько весьма
интересных   церквей.   Помимо   административных    учреждений
Чувашской   республики,   здесь   имеются:  рабочий  факультет,
партийная школа,  педагогический  техникум,  две  школы  второй
ступени,  музей, научное общество и библиотека. На чебоксарской
пристани  и  на  базаре  можно  видеть   чувашей   и   черемис,
выделяющихся своим внешним видом...
     Но,  еще  прежде  чем  друзья приблизились к пристани, где
можно  было  видеть  чувашей  и  черемис,  их   внимание   было
привлечено предметом, плывшим по течению впереди лодки.
     -- Стул!-закричал Остап.-Администратор! Наш стул плывет.
     Компаньоны  подплыли  к  стулу.  Он покачивался, вращался,
погружался  в  воду,  снова   выплывал,   удаляясь   от   лодки
концессионеров. Вода свободно вливалась в его распоротое брюхо.
     Это  был  стул,  вскрытый  на "Скрябине" и теперь медленно
направляющийся в Каспийское море.
     -- Здорово,   приятель!   -крикнул   Остап.-Давненько   не
виделись!  Знаете,  Воробьянинов, этот стул напоминает мне нашу
жизнь. Мы тоже плывем по  течению.  Нас  топят,  мы  выплываем,
хотя,  кажется, никого этим не радуем. Нас никто не любит, если
не считать Уголовного  розыска,  который  тоже  нас  не  любит.
Никому  до  нас  нет  дела.  Если  бы вчера шахматным любителям
удалось нас утопить, от нас остался  бы  только  один  протокол
осмотра  трупов:  "Оба  тела  лежат  ногами  к  юго-востоку,  а
головами с северо-западу.  На  теле  рваные  раны,  нанесенные,
по-видимому,  каким-то  тупым  орудием".  Любители били бы нас,
очевидно,  шахматными  досками.   Орудие,   что   и   говорить,
туповатое...  "Труп  первый  принадлежит мужчине лет пятидесяти
пяти, одет в рваный люстриновый пиджак, старые брюки  и  старые
сапоги.   В   кармане  пиджака  удостоверение  на  имя  Конрада
Карловича гр. Михельсона..." Вот, Киса, что о вас написали бы.
     -- А  о  вас  бы  что   написали?   --   сердито   спросил
Воробьянинов.
     -- О!  Обо мне написали бы совсем другое. Обо мне написали
бы так: "Труп второй принадлежит мужчине двадцати семи лет.  Он
любил  и  страдал.  Он любил деньги и страдал от их недостатка.
Голова его с высоким лбом, обрамленным иссиня-черными  кудрями,
обращена  к  солнцу.  Его  изящные  ноги,  сорок  второй  номер
ботинок,  направлены  к  северному  сиянию.  Тело  облачено   в
незапятнанные   белые   одежды,   на   груди   золотая  арфа  с
инкрустацией из перламутра и ноты романса:  "Прощай  ты,  Новая
деревня".  Покойный  юноша  занимался выжиганием по дереву, что
видно из обнаруженного в кармане фрака удостоверения, выданного
23 VIII-24 г. кустарной артелью "Пегас и Парнас" за э 86/1562".
И меня похоронят, Киса, пышно, с  оркестром,  с  речами,  и  на
памятнике   моем   будет   высечено:   "Здесь  лежит  известный
теплотехник    и     истребитель     Остап-Сулейман-Берта-Мария
Бендер-бей,  отец  которого  был  турецко-подданным  и умер, не
оставив сыну своему Остапу-Сулейману ни  малейшего  наследства.
Мать покойного была графиней и жила нетрудовыми доходами".
     Разговаривая подобным образом, концессионеры приткнулись к
чебоксарскому берегу.
     Вечером,   увеличив   капитал   на  пять  рублей  продажей
васюкинской лодки, друзья погрузились на теплоход  "Урицкий"  и
поплыли   в   Сталинград,   рассчитывая   обогнать   по  дороге
медлительный  тиражный  пароход   и   встретиться   с   труппой
колумбовцев в Сталинграде.
     "Скрябин"  пришел  в  Сталинград  в  начале  июля.  Друзья
встретили его, прячась за ящиками на пристани, Перед разгрузкой
на пароходе состоялся тираж. Разыграли крупные выигрыши,
     Стульев пришлось ждать часа  четыре.  Сначала  с  парохода
повалили  колумбовцы  и тиражные служащие. Среди них выделялось
сияющее лицо Персицкого.
     Сидя в засаде, концессионеры слыша-ли его крики:
     -- Да! Моментально еду в Москву! Телеграмм-у уже послал! И
знаете какую? "Ликую с вами". Пусть догадываются!
     Потом Персицкий сел в прокатный автомобиль, предварительно
осмотрев его со всех  сторон  и  пощупав  радиатор,  и  "уехал,
провожаемый почему-то криками "ура!".
     После  того  как  с  парохода  был выгружен гидравлический
пресс, стали  выносить  колумбовское  вещественное  оформление.
Стулья  вынесли,  когда  уже стемнело. Колумбовцы погрузились в
пять пароконных фургонов и, весело  крича,  покатили  прямо  на
вокзал.
     -- Кажется,  в  Сталинграде  они  играть  не  будут,сказал
Ипполит Матвеевич.
     Это озадачило Остапа.
     -- Придется ехать,-- решил он,-- а на какие деньги  ехать?
Впрочем, идем на вокзал, а там видно будет.
     На  вокзале  выяснилось,  что театр едет в Пятигорск через
Тихорецкую-Минеральные Воды,  Денег  у  концессионеров  хватило
только на один билет.
     -- Вы    умеете    ездить   зайцем?   --   спросил   Остап
Воробьянинова.
     -- Я попробую,-робко сказал Ипполит Матвеевич.
     -- Черт с вами! Лучше уж не пробуйте! Прощаю вам еще  раз.
Так и быть, зайцем поеду я.
     Для  Ипполита Матвеевича был куплен билет в бесплацкартном
жестком вагоне, в  котором  бывший  предводитель  и  прибыл  на
уставленную  олеандрами  в  зеленых кадках станцию "Минеральные
Воды"  Северо-Кавказских  железных   дорог   и,   стараясь   не
попадаться  на  глаза выгружавшимся из поезда колумбовцам, стал
искать Остапа.
     Давно уже театр уехал в Пятигорск, разместясь в  новеньких
дачных  вагончиках,  а  Остапа  все  не было. Он приехал только
вечером и нашел Воробьянинова в полном расстройстве.
     -- Где  вы  были?  --  простонал  предводитель.--  Я   так
измучился!
     -- Это  вы-то измучились, разъезжая с билетом а кapмaнe? A
я, значит, не измучился? Это не меня, следовательно, согнали  с
буферов вашего поезда в Тихорецкой? Это, значит, не я сидел там
три   часа,  как  ...,  ожидая  товарного  поезда  с  пустыми
нарзанными бутылками? Вы-свинья,  гражданин  предводитель!  Где
театр?
     -- В Пятигорске.
     -- Едем!  Я  кое-что  накропал  по  дороге.  Чистый  доход
выражается в трех рублях. Это, конечно, немного, но  на  первое
обзаведение нарзаном и железнодорожными билетами хватит.
     Дачный  поезд,  бренча,  как  телега,  в  пятьдесят  минут
дотащил путешественников до Пятигорска. Мимо  Змейки  и  Бештау
концессионеры прибыли к подножью Машука.