amore.4bb.ru

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » amore.4bb.ru » Книги по мотивам фильмов » Уинстон Грум "Форрест Гамп"


Уинстон Грум "Форрест Гамп"

Сообщений 11 страница 14 из 14

11

19
   В Манси дело было вот какое – Какашка должен был меня сделать.
   Майк сказал мне об этом по дороге. В общем, у него было какое-то «преимущество» передо мной, так что он должен был обязательно победить, а я, так как это был мой первый выход на ринг, должен был проиграть. майк сказал, что я должен знать об этом с самого начала и не слишком расстраиваться.
   – Это смешно, – говорила Дженни, – чтобы человек назвался «Какашкой»!
   – Так оно, наверно, и есть на деле, – сказал Дэн, стараясь ее немного отвлечь от грустных мыслей.
   – Запомни, Форрест, – продолжал Майк, – это все показуха. Не расходись, Все должны остаться целы и невредимы. Какашка должен победить.
   Ну, когда мы прибыли в Манси, там уже собралась большая толпа, чтобы поглазеть на реслинг. Одна схватка уже шла – Растение боролся с парнем, называвшим себя Животное.
   Этот Животное был волосатым, как обезьяна, и на лице у него была черная маска. Первым делом этот тип сорвал с Растения его шлем в виде арбуза, и зашвырнул этот шлем на трибуны. Потом он схватил Растение за шею и трахнул его головой о стойку ринга. Потом он укусил его за руку. Мне стало даже немного жаль старину Растение – только тот сам был парень не промах. Например, он сорвал несколько листьев со своей раковины и начал втирать их в глаза Животному.
   Тот заревел и начал метаться по рингу, протирая глаза, а Растение подкрался сзади и пнул его ногой по заднице. Потом он бросил Животное на канаты ринга, и обмотал его ими так, что тот не мог пошевельнуться, и начал колотить. Толпа просто визжала. орала «Растение!» и кидалась в них бумажными стаканчиками и тарелками. Растение приветственно поднял палец вверх. Мне даже стало занятно, чем же все это кончится, но Майк сказал, что нам пора идти в раздевалку и одевать костюм, чтобы бороться с Какашкой.
   Только я надел свои памперсы и колпак, как кто-то постучал в дверь и спрашивает:
   – ...чок здесь?
   – Здесь, – ответил Дэн.
   – Твой выход, давай! – говорит этот парень, и мы двинулись наверх.
   Какашка уже ждал нас на ринге. Пока я шел по проходу, а Дэн катился за мной, он бегал по рингу кругами и корчил всякие гримасы, и черт меня побери, если в этом костюме он не был в самом деле похож на какашку! Ладно, забрался я на ринг, судья сводит нас вместе и говорит:
   – Ладно, парни, я хочу видеть честную борьбу – без выкалывания глаз, ударов ниже пояса, царапанья и кусания, и прочего дерьма.
   – Ага, – отвечаю я, а Какашка просто ест меня взглядом.
   Ударил колокол, и мы стали кружить друг вокруг друга, наконец, он попытался достать меня ногой, но промахнулся, а я схватил его и бросил на канаты. И тут я понял, что он смазал себя какой-то слизью, из-за которой его было трудно удержать. Только я хочу схватить его за талию, как он вывернулся, как угорь, хочу схватить за руку, и тут он выворачивается, и только ухмыляется, глядя на меня.
   Потом он разбегается, и явно метит мне головой в живот. Ну, я немного отошел, а он пролетел через канаты и шлепнулся в первом ряду. Все стали вопить и орать на него, но ничего, он снова выбрался на ринг, захватив с собой складной стул. С этим стулом он принялся гоняться за мной по рингу, а так как у меня не было ничего, чтобы защититься от стула, то я стал от него убегать. Но этот Какашка таки треснул меня стулом по спине, и должен вам сказать, это было довольно больно.
   Тогда я попытался отобрать у него этот стул, но он треснул им меня по башке, а потом загнал в угол. Бежать было уже некуда. Тут он треснул меня по скуле, а когда я прикрыл ее, треснул по другой.
  Дэн пристроился рядом с канатами и орал судье, чтобы тот забрал у Какашки стул, но бестолку. Какашка трахнул меня по голове стулом раза три-четыре, и я упал. Он вскочил на меня и принялся таскать за волосы, и бить головой об пол, а потом схватил за руку и принялся ломать мне пальцы. Я посмотрел на Дэна и спросил:
   – Какого дьявола?!
   А Дэн попытался пролезть через канаты, но Майк ухватил его за воротник и не дал пролезть. И тут внезапно ударил гонг, и я снова оказался в своем углу.
   – Послушай, – говорю я Майку, – эта скотина пыталась меня убить, он бил меня стулом по голове. Мне придется с ним что-нибудь сделать.
   – Тебе придется просто ПРОИГРАТЬ, – говорит мне Майк. – Он не собирается тебя калечить – просто работает на публику.
   – Не очень-то это ПРИЯТНО, – говорю я.
   – Просто продержись еще несколько минут, пусть он тебя положит на обе лопатки. Главное, ты помни, что за это поражение ты получишь пятьсот баксов
   – за поражение, а не за победу.
   – Но если он снова трахнет меня этим стулом, то я не знаю, что сделаю,
   – говорю я ему. Я посмотрел в публику и заметил там Дженни. Она явно была огорчена. Я начал думать. что это и в самом деле было не самое лучшее решение.
   Ладно, раздался гонг и я пошел на ринг. На этот раз Какашка попытался ухватить меня за волосы, но я увернулся и швырнул его на канаты, а потом ухватил за талию и поднял над собой, но он выскользнул из рук и шлепнулся на пол, и начал стонать и потирать задницу. Тут его секундант подскочил и дал ему какую-то штуку, напоминающую фомку с резиновым наконечником, и он принялся лупить меня по голове этой штукой. Ну, я выхватил ее у него и переломил о колено, а потом принялся гоняться за ним. Тут я увидел как Майк яростно мотает головой, и позволил Какашке сделать мне захват руки и завернуть ее за спину.
   Этот сукин сын чуть не сломал мне руку! Потом повалил меня на пол и принялся лупить по голове локтем. Я видел, что Майк улыбается и одобрительно кивает головой. Потом Какашка начал бить меня по ребрам и по животу, а потом снова схватил кресло и начал бить меня по голове, загнал у угол и тут я ничего уже не мог ему сделать.
   Я просто улегся там, а он уселся мне на голову, и судья досчитал до трех, и все кончилось. Какашка поднялся, посмотрел на меня и плюнул мне в лицо. Это было так противно, и я не знал, что теперь делать, поэтому просто заплакал.
   Какашка торжествующе отплясывал на ринге, а Дэн подкатился ко мне и принялся вытирать мне лицо полотенцем, а потом появилась Дженни, и начала меня обнимать и тоже заплакала, а толпа бесновалась и швыряла на ринг всякое барахло
   – Хватит, давай убираться отсюда, – сказал Дэн, и я поднялся на ноги. Какашка показал мне язык и корчил гримасы.
   – Правильно тебя назвали, – сказала ему Дженни, когда мы уходили с ринга. – Ты и в самом деле настоящее дерьмо!

   Впрочем, она могла сказать то же самое и обо мне.Никогда в жизни я еще не переживал
подобного унижения!
   По дороге в Индианаполис мы все трое угрюмо молчали.
   – Форрест, ты сегодня был в ударе, – сказал, наконец, Майк. – особенно, когда заплакал в конце. Публика это просто обожает!
   – Это было всерьез. – заметил Дэн.
   – Да ладно, – откликнулся Майк. – Все равно кто-то должен был проиграть. И вот что я тебе скажу – в следующий раз Форрест обязательно выиграет. Ну, что ты на это скажешь?
   – Следующего раза не будет, – сказала Дженни.
   – Но ведь он сегодня неплохо заработал? – спросил Майк.
   – Пятьсот долларов за то, что его смешали с дерьмом – ничего хорошего,
   – сказала Дженни.
   – Но это же был его дебют! Вот что, в следующий раз цена будет уже шестьсот долларов.
   – А как насчет тысячи двухсот? – спросил Дэн.
   – Девятьсот, – ответил Майк.
   – А почему бы ему не выходить в плавках? – спросила Дженни.
   – Потому, что публике это нравится, – ответил Майк. – Это наиболее привлекательная часть его образа.
   – Ну, а ты как бы себя чувствовал, если бы тебе пришлось надеть что-то подобное? – спрашивает его тогда Дэн.
   – Ну, я же не идиот, – ответил Майк.
   – Заткни свою пасть! – говорит Дэн.
   В общем, Майк сдержал свое слово. Во второй раз я боролся с парнем по имени «Овод». У него был костюм с таким хоботом, как у мужи, и маска с огромными очками. Я швырнул его на ринг и уселся ему на голову, и заработал свои девятьсот баксов. А в публике кто-то заверещал: «Ура ...чку! Ура ...чку!» В общем, все прошло не так уж плохо.
   В третий раз я боролся с Феей, и мне даже разрешили трахнуть его по башке его же волшебной палочкой. Ну и после этого было еще много парней, так что мы с Дэном смогли отложить пять тысяч долларов на то, чтобы начать разводить креветок. Но вот что я вам должен сказать: публика меня полюбила. Женщины писали мне письма, а в магазинах начали продавать дурацкие колпаки, как у меня. Выхожу я иногда на ринг. а в публике сидят с сотню человек в таких же колпаках, как у меня, и подбадривают меня. От этого становилось гораздо приятнее на душе, понимаете?
   С Дженни у нас тоже сложились очень хорошие отношения, за исключением вопроса о моем участии в реслинге. Каждый вечер, когда она возвращалась с работы, мы готовили ужин, и сидели вместе с Дэном в гостиной, обсуждая наш бизнес по разведению креветок. Мы решили поехать в родные места Баббы и арендовать часть болота на берегу Мексиканского залива, купить сетку, и небольшую лодку, чтобы кормить с нее креветок, пока они растут. ну и другие вещи. Дэн сказал, что нам нужно будет пристроиться где-то жить, ну и покупать еду и прочее, пока дело не начнет давать прибыль. Он сказал, что пяти тысяч долларов на первый год хватит – а потом мы сможем жить на доходы от креветок.
   Проблема заключалась в Дженни. Она сказала, что раз мы уже заработали пять тысяч, почему бы нам не упаковаться и не ехать туда? В общем, это было разумно, только, по правде говоря, я еще не был готов уезжать отсюда.
   Понимаете, с тех пор, как мы играли с этими небраскинскими кукурузниками в финале Оранжевой лиги. у меня не было ощущения, что я делаю что-то важное. Ну разве что, когда я играл в пинг-понг в Китае, да и то только пару недель. А теперь каждую субботу я слышал, как люди хвалят меня. Именно МЕНЯ – идиот я или кто там еще.
   Слышали бы вы, как они вопили, когда я сделал большого Жернова, который вышел на ринг, оклеив тело стодолларовыми бумажками. А потом был «Удивительный Эл» ил Амарилло, и я сделал его при помощи бостонского захвата, и получил звание чемпиона Западных штатов. А потом, я боролся Гигантом Джуно, он весил почти двести килограмм, и на нем была леопардовая шкура, а в руке – картонная дубинка.
   Но вот однажды вечером приходит Дженни с работы и говорит мне:
   – Форрест, нам нужно поговорить.
   Мы пошли на улицу, пристроились у небольшого ручья, и она мне говорит:
   – Форрест, мне кажется, ты слишком увлекся этим реслингом.
   – Что ты имеешь в виду? – удивился я, хотя чувствовал, к чему она ведет.
   – Ты знаешь. что мы заработали уже почти десять тысяч долларов, это почти вдвое больше, чем нужно для разведения креветок, по подсчетам Дэна. И я хочу тебя спросить – неужели тебе нравится каждую субботу выходить на ринг и строить из себя дурака?
   – Но я вовсе не строю из себя дурака! – возразил я. – Просто я должен радовать моих болельщиков. Ведь я теперь очень популярен! Нельзя же вот так все бросить и уехать.
   – Это все чушь, – говорит Дженни. – Кого ты называешь «болельщиками» и что такое эта твоя «популярность»? Те, кто готовы платить за это отвратительное зрелище – просто дебилы. Подумать только, взрослые мужчины выходят на сцену в раковинах и делают вид, что калечат друг друга! Стоит только подумать, как они себя при этом называют – «Растение»! «Какашка»! – и в конце концов, ты, «...чок»!
   – Ну и что ту плохого? – спросил я.
   – Как ты думаешь, что я должна переживать, когда я знаю, что мой парень, которого я люблю, прославился в качестве «...чка» и каждую субботу выставляет себя на потеху – даже по телевизору!
   – Но ведь за это неплохо платят, – говорю я.
   – Черт с ними, с деньгами, – говорит Дженни. – мне не нужны эти долбанные деньги!
   – Неужели есть такие люди, которым не нужны лишние деньги? – недоуменно спросил я.
   – Только не такой ценой, – говорит Дженни. – Я хочу сказать, что пора нам найти себе место, где мы могли бы жить спокойно, а ты мог бы найти хорошую работу – ну, например, этот креветочный бизнес. Мы купили бы маленький домик, с садом и собакой, и даже, может быть, завели бы детей. Лично мне хватило той славы, которую я получила в «Треснувших яйцах», и ничего хорошего из этого, кстати, не вышло. Я не стала счастливой. Мне уже почти тридцать пять лет, и мне уже хочется спокойной жизни….
   – Ладно, – говорю я, – мне кажется, что все-таки МНЕ принадлежит последнее слово – продолжать мне что-то делать, или не продолжать. Я же не собираюсь заниматься этим всю жизнь – просто сейчас оказалось самое подходящее время.
   – Ладно, а я тоже не собираюсь болтаться тут и ждать, пока тебе надоест, – сказал Дженни. Только я тогда не поверил, что она это всерьез.

20
   После этого я провел еще пару матчей, и само собой, оба выиграл. И вот звонит как Майк мне и Дэну из своего офиса, и говорит:
   – Парни, на этой неделе нужно будет встретиться с Профессором.
   – Кто это еще такой? – спрашивает Дэн.
   – Он из Калифорнии, – говорит Майк, – там считается очень крутым. Тоже метит на звание Чемпиона Запада.
   – Я готов, – говорю я.
   – Но вот какое дело. парни, – говорит Майк. – На этот раз ты, Форрест, должен будешь поддаться.
   – Поддаться? – говорю я.
   – Поддаться, – отвечает Майк. – Понимаешь, ты уже давно выигрываешь. месяц за месяцем. Неужели неясно, что пора бы и проиграть, чтобы поддержать немного популярность?
   – С чего это?
   – Очень просто. Публика любит несчастненьких. А когда побеждаешь после поражения, ты смотришься гораздо лучше.
   – Мне это дело не нравится, – говорю я.
   – Сколько ты платишь? – говорит Дэн.
   – Два куска.
   – Мне это не нравится, – говорю я.
   – Два куска – это куча денег, – говорит Дэн.
   – И все-таки мне это не нравится, – говорю я.
   Но мне пришлось согласиться.
   В последнее время Дженни вела себя как-то странно. Но я решил, что все дело в нервах. А потом она приходит домой и говорит:
   – Форрест, я на пределе. Пожалуйста, не ходи туда и не борись.
   – Но я должен, – говорю я. – К тому же, все равно мне придется поддаться.
   – Поддаться? – спрашивает она. Я объяснил ей идею майка, а она отвечает:
   – Какая гадость, Форрест, это просто ужасно!
   – Это мой мир, – отвечаю я ей – вроде это соответствовало моменту.
   Ладно, через день-другой приходит Дэн домой и отзывает меня для разговора.
   – Форрест, мне кажется, я нашел решение всех наших проблем.
   Что же он такое нашел, спрашиваю я его.
   – Мне кажется, – говорит Дэн, – пора нам сматывать удочки и кончать с этим делом. Я знаю, что Дженни это все не по вкусу, и если мы уж решили начать разводить креветок, то пора этим заняться. Кроме того, я придумал, как нам сделать кучу денег на этом.
   – То есть? – спросил я.
   – Я тут в городе потолковал с одним парнем… букмекером. Он говорит, что прошел слух, что ты собираешься поддаться Профессору.
   – Ну и? – говорю я.
   – А что, если ты победишь?
   – Как это?
   – Начистишь ему физию.
   – Тогда будут проблемы с Майком, – говорю я.
   – И хрен с ним, – говорит Дэн. – Слушай, дело тут вот какое. Предположим, мы поставим наши десять тысяч на победу? Один к двум? Ты чистишь ему физию и мы получаем двадцать кусков.
   – Но у меня будут проблемы, – говорю я.
   – Мы получим двадцать кусков и свалим из города, – говорит Дэн. – Представляешь, что мы сможем сделать с двадцатью кусками? Мы не только купим этот креветочный бизнес, но и самим еще останется. Мне тоже кажется, что пора завязывать с этим реслингом.
   Вот, думаю я, а Дэн ведь все-таки мой секундант, и думает как Дженни. Двадцать кусков – это действительно совсем неплохо.
   – Ну, что ты думаешь? – говорит Дэн.
   – Ладно, – говорю я, – идет!
   Настал день драки с Профессором. Майк подъехал к нашему дому. и засигналили, поторапливая нас. Я спросил Дженни, готова ли она.
   – Я не пойду, – отвечает она, – по телевизору посмотрю.
   – Но ты должна поехать, – говорю я, и прошу Дэна объяснить ей, зачем это нужно именно сегодня.
   Дэн объяснил ей, каков наш план. и что кто-то должен отвезти нас в Индианаполис после того, как я сделаю этого Профессора.
   – Мы же не в состоянии вести машину, – говорит он, – а нам нужно будет убраться оттуда как можно скорее, вернуться сюда, забрать двадцать кусков у букмекера, и слинять из города.
   – Нет, я не желаю иметь ничего общего с вашими делами, – говорит Дженни.
   – Но ведь двадцать кусков! – говорю я.
   – К тому же это просто нечестно, по отношению к Майку – отвечает она.
   – Ну, уж что касается нечестности, то он только этим и существует, – говорит Дэн. – Он заранее планирует, кому поддаться, кого победить.
   – Я не иду, – сказала Дженни, а Майк снова сигналит, и тогда Дэн говорит:
   – Ладно, мы пошли. Мы заедем за тобой, когда все кончится, так или иначе.
   – Вам, ребята, должно быть стыдно, – говорит нам Дженни.
   – Ну, когда речь идет о двадцати штуках, нечего строить из себя чистюлю, – бросил Дэн.
   В общем, мы отъехали.
   По дороге в Форт Уэйн я большей частью молчал, потому что меня немного напрягало то, как мы собирались поступить со стариной Майком. Все-таки он хорошо ко мне относился, хотя с другой стороны, как объяснил мне Дэн, Майк неплохо на мне наварился, так что получится у каждого своя игра.
   Когда мы приехали, первый матч уже начался – Фея делал отбивную котлету из Гиганта Джуно. Потом должна была состояться командная встреча между женщинами. Мы прошли в раздевалку, и я переоделся в памперсы и колпак. Дэн попросил кого-то позвонить в такси, чтобы прислали машину, и чтобы эта машина стояла у входа с включенным мотором, так что мы смогли бы стазу сбежать.
   Вот в мою дверь постучали – пора выходить. Мы с Профессором были героями дня.
   Когда я вышел на ринг, Профессор был уже там. Оказалось, это маленький такой худой парень с бородкой и в очках, на нем была черная мантия и квадратная шапочка. Действительно, черт его раздери, вылитый профессор! Я твердо решил показать ему, где раки зимуют.
   Ну ладно, взбираюсь на ринг, а комментатор объявляет: «Леди и джентльмены!» Публика завопила, а он продолжает: «Мы рады представить вам нашу главную пару – основных претендентов на титул чемпиона Профессиональной североамерианской ассоциации реслинга – Профессор против ...чка!»
   Публика снова завопила, и даже нельзя было понять – то ли они рады, то ли злятся. Да это неважно – ударили в гонг и матч начался.
   Профессор снял свою мантию, очки и шапку, и принялся кружить вокруг меня, грозя мне при этом пальцем, словно я в чем-то провинился. Я попробовал провести захват, но он все время выскакивал и все грозил мне пальцем. Так шло несколько минут, а потом он ошибся – забежал мне за спину и попытался пнуть ногой, и тут-то я его поймал и швырнул на веревки. Он отскочил от веревок, словно мячик и понесся прямо на меня, а я его схватил и только собирался трахнуть об пол, как он вдруг вывернулся и не успел я оглянуться, как он оказался в своем углу, и вдруг появляется уже с большой линейкой в руках!
   Сначала он хлопал ей по ладони, словно готовился меня отстегать. но вместо этого, когда я уже изловчился его схватить, как засветит мне этой линейкой в глаз, словно желая его выковырять! Ну и ощущение, доложу я вам – от боли я света не взвидел, отступил, пошатнулся и рухнул. Тут он наклоняется и что-то сует мне в памперсы – и тут же я понял что именно – муравьев! Бог знает, где он их держал, только они начали так сильно кусать меня, что я просто взвыл от боли.
   Дэн мне кричит, чтобы я с ним кончал, но попробуйте это сделать, когда у вас в трусах кишат муравьи! Тут прогремел гонг – конец первого раунда, и я вернулся в угол, и мы начали вместе с Дэном вылавливать муравьев.
   – Это грязный трюк, – говорю я.
   – Ладно, только побыстрее с ним кончай, – говорит Дэн, – нам не нужны неожиданности.
   Во втором раунде Профессор выходит из угла и начинает корчить мне рожи. Только он подошел на близкое расстояние, как я его схватил, поднял над головой и принялся вращать, как пропеллер.
   Я прокрутил его раз пятьдесят, чтобы увериться, что у него уже голова закружилась. а потом зашвырнул его как можно дальше в публику. Он приземлился где-то в пятом ряду, прямо на колени пожилой даме, вязавшей свитер, и она принялась колотить его зонтиков.
   Проблема была в том, что этот «пропеллер» и на меня тоже подействовал. Вокруг меня все кружилось, но я решил. что это скоро пройдет, а с Профессором дело покончено. Вот тут я ошибался.
   Я уже почти очухался от головокружения, как чувствую, что-то меня схватило за лодыжки – гляжу вниз, а это Профессор приполз из зала, и притащил с собой клубок шерсти, позаимствованный у той самой пожилой дамы. И теперь он опутывает мне ноги этой самой шерстью!
   Я начал было высвобождаться, а он носится вокруг меня, и обматывает шерстью, как мумию какую. Так что скоро он обмотал меня целиком и я не мог ни рукой ни ногой двинуть. Тут Профессор завязал на мне маленький такой бантик из остатков шерсти, встал передо мной и поклонился – словно фокусник, когда ему удается трюк.
   Потом он вдруг прыгнул в свой угол, и притащил оттуда какую-то толстенную книгу – похоже на словарь – и снова поклонился. А потом принялся лупить меня этой книгой по голове. Я просто ничего не мог поделать. После дюжины ударов я просто отключился. И словно сквозь сон я слышал, как публика взревела, а Профессор уселся на меня и принялся щипать – он победил!
   Майк и Дэн поднялись на ринг, и принялись распутывать шерсть, которой я был опутан.
   – Потрясающе! – говорит Майк, – просто потрясающе! Я и сам бы не смог придумать ничего эффектнее!
   – Заткнись, – говорит Дэн. Потом поворачивается ко мне и говорит:
   – да, положение лучше не придумаешь – Профессор тебя перехитрил!
   Я ничего не ответил. Я чувствовал себя полным ничтожеством. Все рухнуло, и самое главное, что я понял – никогда больше я не выйду на ринг.
   Так что спасительное такси нам не понадобилось, и Майк отвез нас с Дэном в Индианаполис. По дороге он не переставая нахваливал меня, и говорил, что теперь я снова могу побеждать, и заработаю кучу денег.
   Когда он подъехал к квартире Дженни, он передал Дэну конверт с двумя тысячами долларов – мой гонорар за матч.
   – Не бери, – сказал я Дэну.
   – Что такое? – удивился Майк.
   – Слушай, – говорю я, – мне нужно кое-что тебе объяснить.
   И тут вмешался Дэн:
   – Он хочет объяснить тебе, что больше не собирается бороться.
   – Вы что, ребята. шутите? – поразился Майк.
   – Мы не шутим, – отвечает Дэн.
   – Ладно, что случилось? – спрашивает Майк. – Форрест, что происходит?
   Но прежде я смог что-то ответить, снова вмешался Дэн:
   – Сейчас он не будет об этом говорить.
   – Ладно, – говорит Майк, – мне кажется, я понял. Вы, парни. выспитесь получше, а утром я позвоню, и мы вернемся к этому разговору, идет?
   – Идет, – ответил Дэн, и мы вышли из машины. Когда Майк уехал, я говорю:
   – Не надо было тебе брать эти деньги.
   – Знаешь, это все, что у нас сейчас осталось, – говорит он. Все остальное пропало – только теперь я это сообразил.
   Мы поднялись в свою квартиру, и вот те на! – а Дженни там нет. И вещей ее тоже нет, она оставила только нам несколько чистых простынь и полотенец, тарелок и кастрюль. А в гостиной на столе лежала бумажка. Дэн первый ее обнаружил и прочел мне вслух. Письмо гласило:
   Дорогой Форрест!
   Я больше не в состоянии это переносить. Я пыталась тебе объяснить, что я чувствую, только тебе было все равно. А то, что вы собираетесь сделать сегодня вечером, особенно отвратительно. это просто нечестно. и я боюсь, что после этого я больше не смогу с тобой жить.
   Возможно. это частично моя вина, просто настало время, когда мне захотелось оседлой жизни. Мне хочется обзавестись семьей, домом и ходить по воскресеньям в церковь. Форрест, мы знакомы с первого класса, то есть почти тридцать лет, и я видела, как ты вырос, стал красивым и сильным. И когда я поняла, что я в самом деле тебя люблю – когда ты приехал в Бостон – я решила, что я самая счастливая женщина в мире.
   А потом ты стал слишком много курить травы, и ты заигрывал с этими девицами в Принстауне, но даже после этого я продолжала тебя любить и очень обрадовалась, когда ты приехал в Вашингтон, на ту демонстрацию.
   Потом тебя запустили в ракете, и ты пропал на четыре года. Мне кажется, что за это время я переменилась – у меня уже не осталось никаких радужных надежд, и мне казалось, что я бы удовольствовалась самой простой жизнью. Где угодно. И вот настало время отправиться на поиски этой жизни.
   Форрест, ты тоже изменился. Не думаю, что ты можешь тут что-то изменить, ведь ты всегда был «особенным», но только мы перестали быть близкими людьми.
   Сейчас, когда я пишу это письмо, мне так горько, что я плачу. И все-таки мы должны расстаться. Пожалуйста, не пытайся меня искать. Желаю тебе счастья, дорогой мой – прощай.
   С любовью – Дженни.
   Дэн передал письмо мне, но я выпустил его из рук, и оно упало на пол, а я так и стоял посреди комнаты, словно парализованный. Пожалуй, впервые в жизни я ощутил, каково это – чувствовать себя полным идиотом.

0

12

21
   Да, вот теперь я превратился в жалкое ничтожество.
   Мы переночевали с Дэном в квартире Дженни, а наутро запаковали наши манатки и вымелись оттуда – какой нам был смысл оставаться в Индианаполисе? Дэн подошел ко мне и сказал:
   – Форрест, возьми, это твои деньги, – протягивает мне эти две тысячи долларов, которые Майк дал нам за драку с Профессором.
   – Не хочу, – сказал я.
   – Нет, лучше тебе их взять, – говорит Дэн, – потому что это все, что у нас осталось.
   – Оставь себе, – говорю я.
   – Ладно, возьми хоть половину, – говорит он. – Слушай, тебе ведь потребуются деньги для билетов и прочего? С этими деньгами ты можешь доехать, куда хочешь.
   – А ты что, со мной не поедешь? – спрашиваю я.
   – Боюсь, что нет, Форрест, – отвечает он. – Мне кажется, что я причинил тебе достаточно неприятностей. Прошлую ночь я не спал, и думал, как это получилось, что я убедил тебя поставить все наши деньги на выигрыш, и почему я не заставил тебя отказаться от матча, хотя я видел, что Дженни просто вне себя от ярости. А то, что ты проиграл Профессору. – так это не твоя вина. Ты сделал все, что мог. Во всем виноват я один. Просто я неудачник.
   – Нет, ты ни в чем не виноват, – говорю я. – Если бы я так не напыжился из-за всей этой шумихи насчет ...чка, не поверил всей этой ерунде, что они обо мне пели, я бы не попал в такую глупую ситуацию.
   – Ладно, как бы там ни было, – сказал Дэн, – я все равно чувствую себя не в своей тарелке. Тебе нужно выбрать себе другого компаньона. Забудь меня, я самый обычный неудачник.
   Мы еще долго так разговаривали, но я так и не смог его убедить, так что потом он забрал свои манатки, и я помог ему скатиться по лестнице на улицу, а его манатки лежали у него на коленях.
   А я пошел на автовокзал и купил билет на автобус до Мобайла. Ехать нужно было два дня и две ночи, через Луизиану, Нэшвиль, Бирмингем, а потом уж начинается Мобайл. Автобус катился вперед, а я сидел и думал, какой же я круглый идиот.
   Луизиану мы проехали ночью, а на другой день остановились в Нэшвилле, чтобы пересесть на другой автобус. Нужно было ждать три часа, так что я решил прогуляться по городу. Купил себе бутерброд, стакан холодного чая, и пошел себе по улице, куда глаза глядят. Вижу, отель, а на нем болтается большой лозунг: «Приветствуем участников Гроссмейстерского турнира по шахматам!»
   Это меня несколько заинтересовало. так как я ведь всю дорогу в джунглях играл с Большим Сэмом в шахматы, И я решил зайти в отель. В большом зале люди играли в шахматы, а еще больше народу за ними смотрели, только перед входом было большое объявление с надписью – «Вход пять долларов». Но я решил денег не тратить, а просто смотрел за ними из-за двери какое-то время, а потом уселся в лобби.
   Оказалось, что в кресле напротив сидит какой-то маленький старичок, весь сморщенный, какой-то надутый, весь в черном костюме и галстуке-бабочке. А на столике перед ним стоит шахматная доска с фигурами.
   Я сидел и смотрел, а он время от времени двигал какой-нибудь фигурой, и тут меня озарило – да он же сам с собой играет! А так как мне еще целый час делать было нечего, то я его спрашиваю, не хочет ли он, чтобы кто-то с ним поиграл. Он как-то странно посмотрел на меня, а потом опустил глаза на доску и ничего мне не ответил.
   Прошло полчаса, и этот старичок решил наконец поставить белого слона на седьмую линию, но не успел он отнять от него руку, как я говорю – «извините!»
   Старичок так и подпрыгнул на месте, словно его укололи, и злобно смотрит на меня.
   – Если вы сделаете этот ход, – говорю я, – то откроетесь и скоро потеряете коня, а потом ферзя, и окажетесь в полной заднице.
   Он снова посмотрел на доску, так и не отрывая руки от фигуры, а потом отвел ее назад и говорит:
   – Возможно, вы правы.
   Ладно, снова он начинает изучать позицию, и как раз тогда, когда подошло время возвращаться на станцию, он мне говорит:
   – Прошу прощения, но должен заметить, что ваше замечание было и в самом деле чрезвычайно остроумным.
   Я кивнул, а он мне говорит:
   – Похоже, вы неплохой игрок, так почему бы вам не закончить со мной эту партию? Садитесь играть за белых!
   – Я не могу, – говорю я, потому что мне пора на автобус.Ну, он помахал мне приветственно
рукой, и я отбыл на станцию.
   Но к тому времени, как я до нее добрался, этот чертов автобус уже уехал! А следующий должен был быть только завтра. Ничего-то у меня не выходит! В общем, оказалось, что теперь мне нужно убить целый день, так что я решил вернуться в отель. А этот старичок по-прежнему играл сам с собой, и похоже, что он выигрывал. Я подошел к нему, и он махнул рукой – садись, мол. Позиция у меня оказалась хуже некуда – половины пешек нет, всего один слон и ферзя вот-вот съедят.
   В общем, мне потребовался почти час, чтобы улучшить мою ситуацию. И каждый раз, когда я делал очередной ход, старичок начинал хрюкать и качать головой. Наконец, дело дошло до эндшпиля, и через три хода я сделал ему шах.
   – Будь я проклят, – говорит он, – КТО вы, молодой человек?
   Я ему сказал, как меня звать, а он говорит:
   – Нет, я спрашиваю, где вы играли? Я что-то вас не припомню.
   Тогда я ему говорю, что научился играть в шахматы в джунглях Новой Гвинеи, и он говорит:
   – Боже! Вы хотите сказать, что никогда не принимали участия в чемпионатах?
   Я отрицательно покачал головой, а он говорит:
   – Ладно, тогда я вам скажу – может быть, вам это неизвестно – я был когда-то международным гроссмейстером, а вы вступили в эту партию в положении, совершенно проигрышном. Но вы у меня выиграли!
   Я спросил, как это получилось, что он не играет в зале с остальными, а он говорит:
   – Раньше-то я играл, но теперь мне уже под восемьдесят, так что я участвую только в турнирах для пожилых. А вся слава достается молодых – у них мозги пошустрее!
   Я кивнул, и поблагодарил его за то, что он со мной сыграл. А он говорит:
   – Послушайте, а вы уже ужинали?
   Я говорю, что сегодня съел только бутерброд, а он говорит:
   – Хотите, я угощу вас ужином? В конце концов, своей игрой вы доставили мне массу удовольствия!
   Я говорю, идет – и мы отправились в ресторан. Оказалось, замечательный старикан! Звали его мистер Триббл.
   – Вот что, – говорит мне за ужином мистер Триббл, – я, конечно, хотел бы сыграть с вами еще несколько партии, чтобы окончательно удостовериться в вашем даре, но если нынешняя партия не была просто удачным совпадением, то вы – самый блестящий из неизвестных миру игроков. Я бы с удовольствием проспонсировал пару турниров с вашим участием. просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
   Я ему объяснил, что еду домой, чтобы разводить креветок и все такое, а он говорит:
   – Слушайте, Форрест, такой шанс выпадает раз в жизни. Вы можете заработать на этом кучу денег. – Он сказал, чтобы я пока подумал, а утром сообщил ему. Я пожал ему руку и вышел на улицу.
   Там я погулял немного, только в Нэшвиле смотреть почти нечего, так что я в конце концов пристроился на скамейке в парке. Тут я начал думать – а это для меня процесс не самый легкий – как же мне поступить? Конечно, прежде всего я думал о Дженни – где она? Она писала, чтобы я ее не искал, но что-то такое мне говорило, что она меня еще не забыла. Конечно, в Индианаполисе я вел себя как ..., не отрицаю. Я делал все совсем не так, как нужно было бы. Только вот что нужно-то делать? Вот я лежу здесь, денег у меня практически нет, а нужно начинать разводить креветок – и вот мистер Триббл говорит, что я могу неплохо заработать на этом шахматном бизнесе. Только вот каждый раз получается, стоит мне немного отклониться от дороги домой, к креветкам, как я обязательно оказываюсь по уши в дерьме. Вот и теперь такая ситуация.
   Но долго думать мне не пришлось, потому что подошел полисмен и спросил, что я тут делаю.
   Я говорю, что просто сижу здесь и думаю, а он говорит, что ночью думать в парке не разрешено, так что нужно мне отсюда выкатываться. Снова пошел я на улицу, а этот полисмен за мной. Я просто даже не знал, куда и идти. Ладно, сворачиваю я за угол, и нахожу место поуютнее, и тут же появляется этот же полисмен.
   – Отлично, – говорит он, – ну-ка, проваливай отсюда!
   Я снова выхожу на улицу, а он говорит:
   – Что ты тут делаешь?
   – Ничего. – отвечаю я.
   – Так я и думал. – говорит он. – Итак, я арестовываю тебя за бродяжничество.
   Ну, сажают меня в участок, а утром говорят, что я имею право на один звонок. Поскольку тут у меня знакомых не было, кроме мистера Триббла, то я ему и позвонил. Примерно через полчаса он приехал в участок и вытащил меня оттуда.
   Потом он привез меня в отель, угостил завтраком, и говорит:
   – Слушай, а что бы мне не занести тебя в списки межзонального турнира, который начинается на следующей неделе в Лос-Анжелесе? Первый приз – десять тысяч долларов. Я оплачиваю все твои расходы, и мы делим пополам деньги, которые ты выиграешь. Похоже, тебе нужна помощь, и, сказать тебе правду, я с удовольствием тебе помогу. Я буду твоим тренером и менеджером, идет?
   Конечно, у меня были еще кое-какие сомнения, но я решил, что попытка – не пытка. Так что я могу немного попробовать, пока не заработаю денег на креветочный бизнес. Мы ударили по рукам и стали партнерами.
   Да, в Лос-Анжелесе есть на что посмотреть! Мы приехали туда на неделю раньше, и мистер Триббл стал полировать мой стиль игры. Только через пару дней он покачал головой и сказал, что учить меня нечему, потому что у меня все ходы «зашиты в компьютер». Ну, так тому и быть. Пошли мы осматривать город.
   Мистер Триббл отвел меня в Диснейленд, покатал на разных аттракционах, а потом устроил экскурсию на съемочную площадку. Там снимали сразу кучу фильмов, и вокруг так и бегали люди, крича: «Приготовиться!», «Снимаем!» «Мотор!», «Проба!» и прочую чушь. Один фильм был вестерн, и мы видели, как один парень десять раз пробивал головой оконное стекло, пока у него не получилось как надо.
   И вот пока мы на это смотрели, подходит какой-то парень и говорит:
   – Извините, вы актер?
   – Что? – говорю я. А мистер Триббл говорит:
   – Нет, мы шахматисты.
   Но это парень говорит:
   – Ужасно, такая хорошая натура, вот этот парень просто идеально подходит для фильма, который я сейчас снимаю. – Он подходит ко мне поближе, щупает мои мышцы, и говорит:
   – Ну и ну, да это просто феномен какой-то – вы правда никогда не играли?
   – Нет, однажды играл, – говорю я.
   – Ага! – говорит это парень. – И в чем?
   – В «Короле Лире».
   – Прекрасно, мой мальчик, – говорит он. – Это просто великолепно. А карточка профсоюза у вас есть?
   – Какого такого профсоюза?
   – Ну, Актерской гильдии – да ладно, это неважно, – говорит он. – Слушай, парень, это мы уладим, только скажи мне – где ты все это время прятался? Ну, ты только посмотри на себя! Такой мощный здоровенный парень – просто новый Джон Уэйн какой-то!
   – Он не Джон Уэйн, – кисло отвечает мистер Триббл. – Он – шахматная звезда.
   – Тем лучше, – говорит тот парень. – УМНЫЙ большой мощный неразговорчивый типаж. Уму непостижимо! Это редкость!
   – Я не такой умный, как кажусь, – говорю я, стараясь быть искренним. Но этот парень снова говорит, что это все неважно, так как актеру не обязательно быть умным или там честным. Ему важно делать то, что от него требуют и не путать текст.
   – Меня зовут Фельдер, – говорит он, – и я снимаю кино. Я бы хотел, чтобы вы прошли кинопробу.
   – Завтра ему нужно играть в чемпионате, – говорит мистер Триббл. – У него нет времени на кинопробы или на съемки.
   – Ну, неужели нельзя выкроить пару часов? В конце концов, вдруг захочется развеяться. Почему бы тогда не заглянуть к нам? Триббл, вы тоже заходите, мы и вам устроим кинопробу.
   – Мы постараемся, – говорит мистер Триббл. – Ладно, Форрест, пошли, у нас еще есть чем сегодня заняться.
   – Итак, до встречи, малыш, – говорит мистер Фельдер. – Не забудь мне позвонить!
   И мы отчалили.
   Наутро в отеле «Беверли-Хиллз» открывался чемпионат. Мы поднялись с утра пораньше, и мистер Триббл записал меня на все матчи.
   В общем, это оказалось не так уж сложно. Первого парня я вынес за семь минут, а он оказался местным чемпионом, профессором какого-то колледжа. Я даже втайне порадовался – наконец-то я победил хоть одного профессора!
   Вторым оказался парнишка лет пятнадцати, и его я вынес примерно за полчаса. Он устроил истерику и расплакался, так что пришлось его мамочке срочно его забирать.
   В общем, разные там были люди, но я у всех выигрывал очень быстро, что мне нравилось – потому что когда я играл с Большим Сэмом, партии шли очень долго, и я не мог даже отойти в туалет, потому что он запросто мог сжульничать.
   В общем, я попал в финал, а перед финалом устроили день отдыха. Когда я приехал с мистером Трибблом в отель, там оказалась записка от мистера Фельдера, этого парня из кино. Там было написано: «Пожалуйста, позвоните в мой офис сегодня днем, чтобы договориться о завтрашних пробах».
   – Ну что, Форрест, – говорит мистер Триббл, – даже не знаю, что тебе посоветовать. А ты сам-то что об этом думаешь?
   – Тоже не знаю, – говорю я, но сказать по правде, я даже разволновался – подумать только, попасть в кино, и все такое прочее. Может быть, я там повстречаю саму Рэйчел Уэльч или еще кого из знаменитостей!
   – Ну ладно, мне кажется, это никому не повредит, – говорит мистер Триббл. – Я позвоню ему и договорюсь о встрече. – И он звонит ему в офис, и договаривается, когда и куда приехать, а потом прикрывает трубку рукой и спрашивает меня:
   – Форрест, ты умеешь плавать?
   – Ага, – отвечаю я, и он тоже говорит в трубку:
   – Да, он плавает.
   Когда он повесил трубку, я спросил, почему это они хотели знать, умею ли я плавать, а мистер Триббл говорит, что сам не знает, но мы это выясним на месте.
   Мы попали совсем на другую съемочную площадку, чем в прошлый раз, и охранник отвез нас туда, куда нужно. Тут уже был мистер Фельдер, он как раз о чем-то спорил с дамочкой, сильно смахивающей на Рэйчел Уэльч, но когда увидел, что я приехал, то сразу заулыбался:
   – А. это ты, Форрест! Правильно сделал, что приехал! Вот что, иди-ка ты в эту дверь, в костюмерную, а потом, когда они с тобой покончат, то пришлют назад.
   Ну и я пошел в эту дверь. а там была пара дамочек, и одна из них говорит: «Давай, раздевайся!» Опять раздеваться! Все-таки я сделал, как они велели, снял с себя все, и тогда другая дамочка дает мне какую-то странную резиновую одежду, с какими-то чешуйками. и еще какие-то ласты на руки и на ноги. Надевай, говорит! Только пришлось с этим повозиться всем нам троим, и то это заняло целый час. Потом они мне говорят идти в гримерную, и там еще одна дамочка и парень посадили меня в кресло и приладили мне на голову какую-то резиновую маску, под стать костюму, и стали закрашивать стыки. Когда они с этим покончили, то сказали вернуться на площадку.
   Непросто, однако, оказалось ходить в ластах и открывать ими двери! Все я справился, и оказался на улице, и там оказалось озеро, куча банановых деревьев, в общем, тропики. Тут уже был мистер Фельдер, он как увидел меня, так прямо и подпрыгнул, и говорит:
   – Прекрасно! Великолепно! Малыш, ты просто идеально подходишь для этого эпизода!
   – Какого эпизода? – спрашиваю я, а он говорит:
   – А, разве я тебе ничего не сказал? Я тут переснимаю «Чудовище из Черной лагуны».
   Ну, тут даже такой идиот, как я, мог бы сообразить, кого мне придется играть.
   Тут мистер Фельдер машет рукой той дамочке, с которой недавно спорил, чтобы она подошла к нам.
   – Форрест, я хочу представить тебя Рэйчел Уэльч!
   Ну, ребята, тут я чуть в обморок не грохнулся! Сама Рэйчел Уэльч стояла передо мной в платье с огромным вырезом и все такое прочее!
   – Рад видеть вас, миссис, – говорю я сквозь маску, но тут она поворачивается к мистеру Фельдеру, и взрывается, как ракета:
   – Что он сказал?! Какие, он сказал, у меня сиськи?!
   – Да нет, девочка моя, – отвечает мистер Фельдер, – он просто сказал, что рад тебя видеть. Просто эта маска на нем искажает звуки, вот и все.
   Тут я протягиваю ей свою перепончатую лапу, а она как отпрыгнет и говорит:
   – Бррр! Ладно, давайте поскорее кончим с этим чертовым эпизодом!
   В общем, дело такое, говорит мистер Фельдер: Рэйчел Уэльч падает в воду и теряет сознание, а я подхватываю ее снизу и выношу на поверхность. Но как только она видит, какое чудовище ее спасло, она ту же начинает кричать: «Отпусти меня! Спасите! Насилуют!» и прочую ерунду.
   Но, продолжает мистер Фельдер, я ее отпускать не должен, потому что нас тут же начинают преследовать какие-то негодяи. Поэтому мне полагается тащить ее в джунгли.
   Ну, попробовали мы этот эпизод, и мне показалось, что уже в первый раз получилось неплохо. А какой кайф – держать в объятиях саму Рэйчел Уэльч! даже если она вырывается из рук и кричит: «отпусти меня! полиция, на помощь!» и так далее.
   Но мистеру Фельдеру это почему-то не понравилось, и он попросил повторить. И снова ему не понравилось, и снова мы повторили, и так раз пятнадцать. В промежутках между пробами Рэйчел Уэльч шипела и ругалась на мистер Фельдера на чем свет стоит, а он только улыбался и говорил: «Молодчина, детка, превосходно!» и все такое прочее.
   Но потом у меня появилась проблема. Меня начинало распирать, потому что в этом костюме я просидел уже пять часов, и там не было даже молнии, чтобы пописать. Только я не стал никому жаловаться, чтобы не огорчать людей – ведь нас снимали в настоящем кино!
   Но сделать ЧТО-ТО все равно было нужно, и я решил пописать прямо в костюм, когда мы снова окажемся в воде, а там все это вытечет в лагуну. И вот когда мистер Фельдер в очередной раз сказал: «мотор», я прыгаю в воду и начинаю писать. Тут в воду падает Рэйчел Уэльч, теряет сознание, я ныряю и вытаскиваю ее на берег.
   Она приходит в себя и начинает колотить меня и вопить: «На помощь! Убивают! Отпусти меня!» и все такое прочее, а потом вдруг перестает кричать и говорит:
   – Чем это воняет?
   Мистер Фельдер крикнул: «Стоп!» и говорит:
   – Детка, что ты такое несешь? Этого нет в сценарии!
   А Рэйчел Уэльч говорит:
   – Хрен с ним, со сценарием! Тут чем-то воняет! – Потом она вдруг смотрит на меня и спрашивает:
   – Эй, ты – как тебя там – ты что, отлил?!
   Я так смутился, что не знал, что и сказать. Потом, не выпуская ее из рук, говорю:
   – Не-а!
   В первый раз в жизни я солгал.
   – Ну, кто-то наверняка отлил, – говорит она, – потому что уж запах мочи я как-нибудь отличу. И это не я! Значит, это все-таки ТЫ! Как ты посмел меня описать, козел вонючий! – И тут она принялась молотить меня кулаками и орать: «Отпусти меня!» и так далее, а я решил, что действие продолжается, и потащил ее в джунгли.
   Мистер Фельдер крикнул: «Мотор!» и камеры поехали за нами, а Рэйчел Уэльч начала отбиваться и царапаться так, как никогда еще не царапалась. Мистер Фельдер из-за камер довольно кричит:
   – Молодец, детка! Это просто потрясающе! Продолжай в том же духе! – И еще мне было видно, как сидящий в кресле мистер Триббл покачал головой и отвернулся.
   Ну, затащил я ее немного в джунгли, остановился и повернулся, ожидая, что мистер Фельдер крикнет: «стоп», как и раньше, только он прыгает за камерами, как обезьяна, и машет рукой:
   – Отлично, детка! Вот это мне и нужно! Тащи ее дальше в джунгли!
   А Рэйчел Уэльч по-прежнему царапает и молотит меня и кричит:
   – Отпусти меня, вонючее животное! – и все такое прочее, но я продолжаю делать то, что мне велено мистером Фельдером.
   И вдруг она кричит:
   – Ой! Мое платье!
   Я на это внимания не обратил, но потом гляжу на нее – а платье-то зацепилось за какой-то сучок и разорвалось пополам. И теперь у меня на руках лежит совершенно голая Рэйчел Уэльч!
   Я остановился, и говорю:
   – Ой-ой-ей! – и хочу уже нести ее обратно, но тут она начинает кричать:
   – Нет, нет! Идиот! Не могу же я показаться в таком виде!
   Тогда я спрашиваю, чего же она хочет от меня? Она говорит, что нам нужно найти какое-то местечко и подумать, что делать дальше. Тогда я тащу ее дальше в джунгли, и тут из чащи на нас вылетает какой-то предмет. Оно пролетело мимо нас, держась за лиану, и я решил, что это, наверно. обезьяна, только очень большая. А потом этот предмет пролетел назад, и спрыгнул к нашим ногам. И тут я снова чуть в обморок не свалился – это оказался Сью, собственной персоной!
   Рэйчел Уэльч снова начала что-то вопить, а Сью прыгнул на меня и обнял руками и ногами. Я даже не понял, как это он мог узнать меня в этом костюме, наверно, по запаху? Но вот Рэйчел Уэльч говорит:
   – Откуда ты знаешь этого чертова бабуина?
   – Он не бабуин, – говорю я. – Он орангутанг, и зовут его Сью.
   Она как-то странно смотрит на меня и говорит:
   – Как это ЕГО зовут Сью?
   – Это длинная история, – отвечаю я.
   Рэйчел Уэльч безуспешно пыталась прикрыться руками, но старина Сью знал, что делать – сорвав с бананового дерева пару листов, он передал их ей, так что она смогла отчасти прикрыться ими.
   Как выяснилось позже, мы попали в другую часть площадки, где снимали очередной фильм о Тарзане, а Сью был дублером. Вскоре после того, как нас спасли от пигмеев, белые охотники поймали Сью и отправили его в Лос-Анжелес, где его использовали для съемок фильмов.
   Ладно, только у нас не было времени для разговоров, потому что Рэйчел Уэльч все время стонала и хныкала, чтобы ее отвели куда-нибудь, где она могла бы достать какую-нибудь одежду. Насколько я понимаю, в джунглях – даже если это киношные джунгли – одежда не водится, поэтому мы двинулись дальше, рассчитывая, что нам рано или поздно повезет.
   Так и случилось. Мы вышли к большому забору и я решил, что на той стороне мы сможем найти одежду. Сью обнаружил болтающуюся доску в заборе, и мы вылезли наружу. Но только мы вылезли, как почва ушла из-под наших ног – никакой почвы там не оказалось, и мы с Рэйчел Уэльч покатились по склону холма, а когда кончили катиться и огляделись – оказалось, что мы лежим на краю шоссе.
   – О Боже! – простонала Рэйчел Уэльч. – Мы же на магистрали Санта-Моника!
   Смотрю я, а к нам подваливает по склону Сью. Мы снова оказались втроем. А Рэйчел Уэльч все время манипулирует листьями вверх-вниз, пытаясь прикрыться получше.
   – Ну и что теперь делать? – говорю я. Мимо проносятся машины, но, хотя вид у нас должен быть довольно странный, никто не обращает ни малейшего внимания.
   – Нужно добраться докуда-нибудь! – пищит Рэйчел Уэльч. – Мне нужно одеться!
   – А докуда? – говорю я.
   – Докуда угодно! – вопит она, и мы двинулись по магистрали.
   Через какое-то время на холме возникает большая табличка: «ГОЛЛИВУД», и Рэйчел Уэльч говорит:
   – Нам нужно свернуть на Родео-драйв, там я смогу что-то купить. – Она по-прежнему пытается прикрыться – когда машина подъезжает к нам, то прикрывается спереди. а когда проезжает за нас – сзади. На шоссе с двусторонним движением зрелище, наверно, забавное – похоже на балет.
   Ладно, сворачиваем мы с магистрали и пересекаем большое поле.
  – Зачем эта обезьяна нас преследует? – говорит Рэйчел Уэльч. – У нас и так вид достаточно странный!
   Я ничего ей не отвечаю, оглядываюсь на Сью, и вижу, как он огорчился после этих слов. Просто раньше он не был знаком с Рэйчел Уэльч, и наверняка обиделся.
   Ладно, идем мы дальше и никто на нас не обращает никакого внимания. Наконец, подходим к большой оживленной улице, и Рэйчел Уэльч говорит:
   – Да это же бульвар Сансет! Как же я смогу объяснить, почему я оказалась на Сансет, днем, совершенно голая! – Тут я ее понимаю. Я даже обрадовался немного, что на мне этот костюм чудовища – по крайней мере. меня-то никто не узнает, даже если со мной рядом Рэйчел Уэльч!
   Подходим мы к перекрестку, и как только загорается зеленый, переходим улицу. Рэйчел Уэльч по-прежнему пританцовывает, судорожно прикрываясь то сзади, то спереди, и улыбается водителям, и вообще делает вид, что ничего не случилось, будто она на сцене.
   – Я погибла! – шепчет она мне. – Я уничтожена, унижена! Ну подожди, идиот, дай мне только выбраться отсюда, и я тебе покажу!
   Кое-кто из водителей, ждущих зеленый сигнал, начинает сигналить и махать руками, потому что они, наверно, узнали Рэйчел Уэльч, и когда мы перешли улицу, кое-какие машины повернули и поехали за нами вдоль тротуара. Так что когда мы дошли до бульвара Уилшир, за нами уже следовала приличная толпа – и Рэйчел Уэльч покраснела, как рак.
   – Тебе в этом городе уже не работать! – говорит она мне, стиснув зубы и натужно улыбаясь толпе.
   Прошли мы еще немного, и она говорит:
   – Ага! Родео-драйв!
   Я смотрю на угол – и верно, магазин женской одежды. Я похлопал Рэйчел Уэльч по плечу и показал на этот магазин. Она только скорчилась:
   – Бррр! Это же Попагалло! Какой ... станет одеваться в платье от Попагалло?!
   Тогда мы прошли еще немного, и она говорит:
   – Ага! «Джиани»! У них бывает кое-что интересное! – и мы заходим внутрь.
   В дверях нас встречает продавец, такой парень с маленькими усиками в белом костюме, и даже с платком в кармашке пиджака, и так пристально на нас смотрит.
   – Чем могу помочь, мадам? – говорит он.
   – Мне нужно платье, – отвечает Рэйчел Уэльч.
   – Какое именно, мадам? – спрашивает он.
   – Любое, идиот – не видишь, что творится?
   Ладно, парень идет к вешалкам и говорит, что может быть, найдется что-нибудь ее размера. Рэйчел Уэльч тоже подходит и начинает рассматривать платья.
   – А вы, господа, не хотите ли тоже на что-нибудь взглянуть? – обращается он к нам со Сью.
   – Мы просто ее сопровождаем, – говорю я. Оглянулся, а весь народ, что за нами шел, так и впился носами в стекло витрины.

   Рэйчел Уэльч отобрала штук восемь платьев и скрылась в примерочной.Потом выходит и
говорит:
   – Что вы думаете об этом? – На ней оказалось коричневое платье со множеством поясков и ленточек, и очень низким вырезом.
   – Не думаю, дорогая, – говорит продавец, – это НЕ ВАШЕ. – Тогда она уходит и возвращается в другом, и он говорит:
   – Вот это замечательно! Вы выглядите необычайно привлекательно!
   – Я беру это, – говорит Рэйчел Уэльч, а продавец спрашивает:
   – Отлично – как вы собираетесь платить?
   – То есть? – спрашивает она.
   – Ну, наличными, чеками. кредитной картой? – говорит он.
   – Слушай, чувак, ты что, не видишь, что у меня ничего такого нет? Как ты думаешь, если бы у меня что-то такое было, КУДА бы я это спрятала?
   – Пожалуйста, мадам, нельзя ли обойтись без вульгарности? – отвечает продавец.
   – Я – Рэйчел Уэльч! – говорит она ему. – Я пришлю человека, чтобы за меня заплатили.
   – Мне очень жаль, мадам, – отвечает он, – но так мы не торгуем.
   – Но я в самом деле РЭЙЧЕЛ УЭЛЬЧ! – кричит она. – Вы что, меня не узнаете!?
   – Послушайте, мадам, – говорит этот парень, – да половина народа, что ко мне заходят, говорят, что они либо Рэйчел Уэльч, либо Фарра Фосетт, или Софи Лорен и так далее. А удостоверение личности у вас есть при себе?
   – Удостоверение личности! – вопит она. – Ты думаешь, куда бы я его засунула?!
   – У вас нет удостоверения личности, нет кредитной карты, нет наличных
   – следовательно, я не могу продать вам платье, – говорит продавец.
   – Ну, так я докажу тебе, кто я есть! – говорит Рэйчел Уэльч, и внезапно расстегивает молнию на блузке. – У кого еще в этом задрипанном городишке есть такие сиськи?
   Толпа снаружи начинает восторженно вопить, но тут продавец наживает какую-то маленькую кнопочку, и появляется какой-то здоровенный парень, оказавшийся секьюрити, и говорит:
   – Вот что, вы все арестованы. Пошли со мной, и без глупостей!

0

13

23
   Вот так я снова оказался в тюрьме.
   После того, как секьюрити блокировал нас в «Джиани», с воем понаехало полицейских машин, и один полисмен спрашивает продавца:
   – Ну, что случилось?
   – Вот эта женщина утверждает, что она – Рэйчел Уэльч, – говорит продавец. – Явилась в магазин, прикрываясь банановыми листьями и не желала платить за платье. А эти два мне неизвестны – но очень подозрительные типы.
   – Я И ЕСТЬ Рэйчел Уэльч! – кричит Рэйчел Уэльч.
   – Разумеется, леди. – говорит полисмен. – А меня зовут Клинт Иствуд. Почему бы вам не проследовать с этими парнями? – и он подозвал еще пару полисменов.
   – Ладно, – говорит главный полисмен, и смотрит на меня с Сью, – а вы что скажете?
   – Мы снимались, – говорю я.
   – Поэтому на вас этот костюм? – спрашивает он.
   – Ага, – говорю я.
   – Ну, а этот? – он указывает на Сью. – Должен заметить, чертовски реалистично сделано!
   – Это не костюм, – говорю я. – Он – чистокровный орангутанг.
   – Вот как? – говорит полисмен. – Ну, тогда я вот что вам скажу. В участке у нас тоже есть парень, очень любит снимать. Так вот он сделает с вас, шутов, пару снимков. Так что пошли – и не дергаться!
   В общем, вскоре появился мистер Триббл и снова меня освободил. Потом появился мистер Фельдер в сопровождении целого взвода адвокатов, и освободил Рэйчел Уэльч, которая к этому времени была уже совершенно невменяема.
   – Ну подожди! – прошипела она мне, когда ее освободили. – Когда я с этим покончу, то ты не сможешь устроиться даже копьеносцем в фильме ужасов!
   Вот тут она была права. Похоже, моя кинематографическая карьера завершилась.
   – Так бывает, детка, ничего, я тебе позвоню как-нибудь, пообедаем, – говорит мне мистер Фельдер и они отбывают. – За костюмом мы кого-нибудь после пришлем.
   – Ладно, Форрест, – говорит мистер Триббл, – пошли, у нас тоже есть кое-какие дела.
   В отеле мы устроили небольшое совещание.
   – Появление Сью создает некоторые проблемы, – говорит мистер Триббл.
   – Ты видишь, как нелегко было провести его сюда. Нужно прямо сказать, путешествовать с орангутангом не так-то просто.
   Я ему рассказал, насколько мне дорог Сью, и что он много раз спасал мне жизнь в джунглях.
   – Да, я понимаю твои чувства, – говорит он, – ну что же, мы попробуем. Только ему нужно вести себя прилично, иначе мы наверняка создадим себе кучу неприятностей.
   – Он будет вести себя хорошо, – говорю я, а Сью кивает и гримасничает, как обезьяна.
   Ладно, на следующий день начинался финал – я должен был играть с международным гроссмейстером Иваном Петрокивичем, известным под кличкой «Честный Иван». По этому случаю должен было собраться много всякого народу, и мистер Триббл взял напрокат фрак для меня. К тому же, победитель получал приз в десять тысяч долларов, и половины этого мне вполне должно было хватить для начала креветочного бизнеса, так что мне нужно было держать ухо востро – ошибаться нельзя!
   Ну, приходим мы в зал, где должны играть, а там собралось чуть ли не тысяча человек. Честный Иван уже сидит за доской и злобно так на меня смотрит, словно он Мухаммед Али.
   Честный Иван оказался здоровенным русским парнем, с огромным лбом, похожий на Франкенштейна, но с длинными курчавыми черными волосами, словно у скрипача. Когда я сел за столик, он что-то пробурчал, а другой парень говорит: «Матч начался!»
   Честный Иван играл белыми, и поэтому первый ход был его. Он начал разыгрывать «начало Понциани».
   Тогда я ответил «защитой Рети», и все пошло отлично. Мы сделали еще по паре ходов, и тут Честный Иван принялся разыгрывать гамбит Фолкбира, двинув своего коня, и метя в мою ладью.
   Но я это предвидел, и начал строит «ловушку Ноего ковчега», и наоборот, съел его коня. Честный Иван явно огорчился, но тут же начал угрожать моему слону при помощи «нападения Тарраша».
   Но я применил «королевскую индийскую защиту», и ему пришлось прибегнуть к шевингенскому гамбиту, а я ответил «защитой Бенони».
   Честный Иван явно смутился, он начал кусать нижнюю губу и ломать пальцы. Потом он предпринял отчаянный ход – «нападение жареной печенки», а я ответил «защитой Алехина», и это его парализовало.
   Какое-то время казалось, что ситуация патовая, но тут Честный Иван применяет прием Хоффмана, и вырывается! Я взглянул на мистер Триббл, а он мне улыбнулся, и одними губами шепчет: «Давай!» Я-то понял, что он имеет в виду.
   Понимаете, в джунглях Большой Сэм научил меня паре приемов, которых нет в книжках, и настало время их применить. А именно, разновидность «кокосового гамбита» под названием «котел», при котором я использую свою королеву как приманку и пытаюсь поймать его коня на крючок.
   Но увы! это не сработало! Честный Иван понял, что происходит, и остановил мою королеву. Теперь уже мне стало жарко! Тогда я попробовал прием «Хижина», попытался обмануть его моей последней ладьей, но его не проведешь
   – он съел мою последнюю ладью и второго слона, и уже готов был поставить мне шах Петрова, как я собрал все свои силы и сумел соорудить «пигмейскую угрозу».
   «Пигмейская угроза» была любимым приемом Большого Сэма, и я изучил ее в совершенстве. Тут все дело в том, чтобы правильно использовать в качестве приманки несколько фигур и потом неожиданно уничтожить противника. Если парень попадается на эту приманку – все, он может складывать манатки и сваливать. А мне оставалось только молиться, чтобы эта ловушка сработала, потому что больше светлых идей у меня не осталось, и со мной было бы кончено.
   Ладно, Честный Иван похрюкал, и двигает своего коня на восьмой квадрат
   – а это значит, что мне удалось его обдурить, и тогда через пару ходов я поставлю ему шах и мат!
   Но только он, видимо, что-то почуял, потому что передвинул коня с пятого квадрата на восьмой, а потом обратно, не отрывая руки, так что ход был не окончательный.
   Народ так притих, что если бы иголка упала, то и то было бы слышно. Я же занервничал, и взмолился. чтобы Честный Иван клюнул. Мистер Триббл поднял глаза к небу, словно молился, а парень, что пришел с Честным Иваном, нахмурился. Честный Иван два или три раза провел конем туда-сюда, не отпуская руки, и вид у него был такой, словно он собирался сделать что-то еще. Он поднял фигуру, и я затаил дыхание, а в зале стало тихо, как в могиле. Он так и не отпускал фигуру, а у меня бешено колотилось сердце, и тут он вдруг на меня посмотрел – и уже не знаю, как это получилось, наверно, я слишком разволновался, только я так смачно пернул, что можно было подумать, будто кто-то разорвал напополам простыню!
   Честный Иван так удивился, что выронил фигуру, и принялся махать руками, как вентилятором, кашлять и повторять: «Фу!». Те ребята, что стояли вокруг, попятились, что-то забормотали и вынули платки, а я покраснел, как рак.
   Когда же все успокоилось, я посмотрел на доску – ба! а Честный Иван все-таки поставил фигуру на восьмой квадрат. Тут я беру ее своим конем, а потом беру две его пешки, и наконец, ставлю ему мат! Я победил, и десять тысяч долларов – мои! «Пигмейская угроза» снова сработала!
   А тем временем Честный Иван начинает протестовать и вместе со своим парнем пишет на нас жалобу.
   Парень, который управлял турниром, справился в своей книге и зачитал оттуда такой кусок: «Игрок не имеет права сознательно производить действия, отвлекающие внимание партнера в ходе игры».
   Но тут выходит мистер Триббл и говорит:
   – Мне кажется, никому не удастся доказать, что мой подопечный совершил это действие СОЗНАТЕЛЬНО. Это действие непроизвольное.
   Тогда этот парень снова листает свою книгу и зачитывает другое место: «Игрок не имеет права вести себя оскорбительным образом или грубо по отношению к партнеру».
   – Послушайте, – говорит мистер Триббл, – вам что, не приходилось пускать газы? Форрест не собирался никого оскорблять. Просто он долго сидел неподвижно на одном месте.
   – Не уверен, – говорит этот начальник, – только я думаю, мне придется его дисквалифицировать.
   – Как, неужели вы не оставите ему ни единого шанса? – спрашивает мистер Триббл.
   Начальник поскреб подбородок и говорит:
   – Ладно, так и быть, только ему придется сдерживаться, потому что мы больше не потерпим такого поведения, ясно?
   Так что дело начинало клониться в мою сторону, но тут на другом конце зала началась какая-то суета, женщины начали кричать, и вдруг, вижу, на люстре ко мне летит старина Сью!
   Как только люстра долетела до конца траектории, Сью спрыгнул и угодил прямо на шахматную доску, а фигуры так и брызнули в разные стороны! Честный Иван опрокинул стул и за ним какую-то толстую даму, увешанную драгоценностями, как рождественская елка. Та начала вопить и визжать, и как даст по носу начальнику турнира! Сью прыгает себе вверх-вниз, вокруг же началась паника, все бегают, падают друг на друга, и зовут полицию.
   Мистер Триббл берет меня за руку и говорит?
   – Форрест, пора отсюда сматываться – ты уже сегодня навидался полиции.
   И это было в самую точку.
   В общем, вернулись мы в отель, и мистер Триббл собрал новое совещание.
   – Форрест, – говорит он, – мне кажется, у нас ничего не получится. Ты фантастический игрок, но у тебя есть и не самые удобные черты характера. То, что произошло сегодня – это просто кошмар, если выразиться помягче.
   Я кивнул, а Сью скорчил печальную рожу.
   – Итак, вот что я собираюсь сделать. Ты хороший парень, Форрест, и мне не хотелось бы бросать тебя в Калифорнии, так что я организую ваш вместе со Сью отъезд в Алабаму, или куда захотите. Я знаю, что тебе нужно немного наличных, чтобы начать свой бизнес, и я подсчитал, что за вычетом расходов, твоя доля выигрыша состоваляет примерно пять тысяч долларов.
   Мистер Триббл вручил мне конверт. а в нем лежала целая пачка стодолларовых бумажек.
   – Я желаю тебе успеха в твоих начинаниях. – говорит он.
   Он вызвал такси, и нас отвезли на вокзал. Там он распорядился, чтобы Сью соорудили коробку в багажном отделении, и договорился, чтобы мне разрешили навещать его и носить ему еду и воду. Носильщики погрузили Сью в ящик и унесли.
   – Ну что же, Форрест, счастливо, – говорит мистер Триббл и пожимает мне руку. – Вот моя визитная карточка – если что, звони мне, держи меня в курсе своих дел, хорошо?
   Я взял карточку, пожал ему руку, и расстался с ним – мне было очень жаль, что я подвел этого замечательного человека. Я сел на свое место, выглянул в окно, и увидел на перроне мистера Триббла. Когда поезд тронулся, он помахал мне рукой на прощание.
   Вот так я уехал из Лос-Анжелеса. Всю ночь мне снились сны – как я приеду домой, и о маме, и о старине Баббе, и о креветках, и само собой, о Дженни Керран. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы я не был так одинок.

  24
   В общем, вернулся я домой.
   Поезд прибыл на вокзал Мобайла в три утра, выгрузили ящик со Сью, и мы остались вдвоем на перроне. Кругом никого, кроме парня, подметавшего перрон и другого парня, дремлющего в кассе. Мы пошли в центр и наконец, нашли себе местечко переночевать в заброшенном доме.
   Утром я раздобыл на пристани бананов для Сью, а себе купил в какой-то забегаловке большущий завтрак с яйцами, ветчиной, блинами и прочим. Потом я решил, что пора нам как-то определяться, и пошел к сестринской богадельне. По дороге мы прошли мимо места, где когда-то стоял мой дом – теперь там все поросло травой, и валялись горелые балки. Это зрелище вызвало у меня какое-то странное чувство – только надо было двигаться.
   Дошли мы до богадельни, и я говорю Сью, чтобы он посидел во дворе и не пугал сестер, а я пойду спрошу, где мне найти маму.
   Старшая сестра, приятная такая дамочка, ничего мне не могла сказать, кроме того, что мама сбежала с протестантом, и добавила, что я могу сходить в парк и поговорить с другими женщинами, потому что мама любила там сидеть и болтать. Я взял Сью и мы пошли в парк.
   Там действительно сидели несколько женщин, я подошел к одной и представился. Она посмотрела на меня, потом на Сью, и сказала:
   – Я и сама могла бы сообразить.
   Потом она сказала, что слышала, что мама работает в гладильне при химчистке на другом конце города, и мы с Сью отправились туда – и точно, нашли там маму, как раз гладившую пару брюк!
   Как только она меня увидела, тут же бросилась в мои объятия – она плакала, заламывала руки и стенала, именно так, как это было в прошлом. Добрая старая мамочка!
   – Ох, Форрест, – сказала она, – наконец-то ты приехал! Не проходило и дня, когда бы я не думала о тебе, и каждую ночь я засыпала в слезах, потому что тебя не было со мной! – И это тоже было мне знакомо, так что я спросил ее о протестанте.
   – А, этот паршивый козел! – говорит мама. – И надо было мне сбегать с протестантом! Не прошло и месяца, как он сбежал от меня с шестнадцатилетней девчонкой – а ведь ему было почти шестьдесят! Должна тебе заметить, Форрест, у этих протестантов довольно слабая мораль.
   И тут из глубины химчистки послышался голос:
   – Глэдис, почему вы оставили утюг на брюках?!
   – Боже! – воскликнула мама и побежала назад. Вдруг из окна химчистки повалил густой черный дым, а люди внутри закричали и начали ругаться. И тут какой-то здоровенный лысый парень выволакивает изнутри мою маму и орет на нее, и хлещет по щекам.
   – Убирайся! Убирайся! – орет он. – Это была последняя капля! Это были последние брюки, которые ты сожгла!
   Мама зарыдала, а я подошел к ним и сказал этому парню:
   – Мне кажется, тебе лучше отпустить мою мамочку!
   – А это кто еще, черт побери?! – спрашивает он.
   – Я – Форрест Гамп, – говорю я, а он говорит:
   – Так проваливай отсюда, и забирай с собой свою мамочку, она уволена!
   – Лучше бы тебе не говорить в таком тоне о моей мамочке, – говорю я.
   – Что?! – говорит он. – А то что ты мне сделаешь?
   И я ему показал, что я сделаю.
   Прежде всего, я его поднял в воздух, а потом отнес его в чистку, где стояла огромная стиральная машина для ковров, открыл крышку и засунул его туда. Потом закрыл крышку, и нажал кнопку «пуск». Оглянувшись, я увидел, что эта гнида уже подошла к стадии полоскания.
   Мама всхлипывала и промокала глаза платочком:
   – Форрест, теперь я потеряла последнюю работу!
   – Не волнуйся, мама, – сказал я ей, – все будет в порядке, потому что у меня есть план.
   – Откуда у тебя может быть план? – говорит она. – Ты же идиот! Откуда у идиота может быть план?
   – Подожди, и увидишь, – отвечаю я. В общем, я был рад, что дома у меня с первой попытки все прошло удачно.
   От химчистки мы направились прямо в общежитие, где жила мама. Я познакомил ее со Сью, и она сказала, что рада, что у меня наконец-то завелись хоть какие-то друзья – пусть даже обезьяна.
   Ладно, пообедали мы у мамы в комнате, а Сью она принесла апельсинов. Потом мы с ним пошли на автовокзал и сели на автобус к Заливу Ле Батр, где жили родственники Баббы. Ну и само собой, мама вышла провожать нас на крыльцо общежития, всхлипывая и утирая глаза рукой. Зато я оставил ей половины из пяти тысяч долларов, чтобы она смогла немного продержаться, пока я обоснуюсь на месте, так что я не слишком волновался.
   Ладно, доезжаем мы до Залива Ле Батр и я легко разыскал дом, где жил Бабба. Когда я постучал в дверь, было уже восемь вечера. Какой-то старик открывает дверь и спрашивает, что мне нужно? Я сказал ему, кто я. и что мы с Баббой играли вместе в футбол и потом вместе воевали. Тут он как-то занервничал, но пригласил нас войти. Сью я сказал остаться снаружи не показываться на глаза, потому что народ тут явно не видел ничего подобного.
   В общем, оказалось, что этот папа Баббы, он угостил меня стаканом чая и начал расспрашивать. Его интересовало все о Баббе, как его убило и так далее, и я ему рассказал, насколько умел.
   Наконец, он говорит:
   – Вот о чем я думал все эти годы, Форрест – отчего умер Бабба?
   – Ну, его застрелили, – говорю я.
   – Нет, я не это имею в виду, – говорит он, – я что хочу понять? Почему мы там оказались?
   Я подумал немного, а потом говорю:
   – Мне кажется, мы воевали за правое дело. Мы исполняли приказ.
   – Ладно, – говорит он, – но как ты думаешь, стоило нам туда лезть? Зачем? Почему погибло столько парней?
   – Знаете, я – простой идиот, – говорю я. – Но если хотите знать, то мне кажется, что это все полное дерьмо!
   Баббин папа закивал головой?
   – Вот и я так думаю.
   Ладно, объяснил я ему, зачем приехал. Рассказал, как мы с Баббой хотели начать ловить креветок, а потом, когда я лежал в госпитале, я познакомился с этим косоглазым и он научил меня выращивать креветок. Он заинтересовался и задал мне кучу вопросов. И тут со двора послышался пронзительный вопль.
   – Кто-то хочет украсть моих кур! – закричал Баббин папа, хватает со стены ружье и бросается на двор.
   – Мне нужно вам кое-что сказать, – говорю я, и объясняю ему насчет Сью, только того нигде не видно.
   Баббин папа возвращается в дом, приносит фонарик, и начинает всюду светить. Под большим деревом в центре двора оказался большой черный козел, он фыркал и рыл землю копытцами. А на одной из веток сидел перепуганный до смерти Сью.
   – Этот козел всегда так, – говорит Баббин папа. – А ну, проваливай!
   – кричит он козлу, и бросает в него палку. Козел ушел, и тогда Сью спустился с дерева, и мы впустили его в дом.
   – Это что за зверь? – спрашивает Баббин папа.
   – Это орангутанг, – говорю я.
   – А ведь похож на гориллу?
   – Немного, – говорю я, – только он не горилла.
  Ладно, Баббин папа разрешил нам выспаться в доме, а утром мы пойдем присмотрим местечко для выращивания креветок. Ночью с залива дул теплый ветер, принося кваканье лягушек и стрекотание сверчков, а временами плеск рыбы. В общем, это было такое чудесное место, что я решил, что здесь-то мне будет хорошо.
   Утром Баббин папа соорудил завтрак из домашней колбасы и свежих яиц, а потом мы сели в маленькую лодку и поплыли по заливу. Вода была гладкая, над ней клубился туман, и только однажды откуда-то из болота вылетела большая птица.
   – Ну вот, – говорит Баббин папа, – вот туда заходит морская вода во время прилива, – и показывает на рукав, уходящий в болота. – Там много больших прудов, и если бы я решил заняться тем, чем ты хочешь, лучшего места не найти.
   Мы поплыли по рукаву.
   – Смотри, – показывает он, – вот холмик, а на нем – видишь? – крыша виднеется. Там стоит хижина.
   Раньше в ней жил старый Том Лафарж, да он уже лет пять как помер. Хижина теперь ничья. Немного отремонтируй ее, и можешь жить. Мне кажется, в последний раз там на берегу было две старых лодки – они ничего не стоят, но если немного починить, еще поплавают.
   Мы проплыли еще немного.
   – У старого Тома были тропинки через болото к прудам. Если их немного поправить, то можно их использовать.
   В общем, скажу я вам, просто идеальное место. Баббин папа сказал, что в рукавах и заливе полно мальков креветок, так что можно прямо сейчас отловить целую стаю и начать выращивать. И еще он сказал, что по его мнению, креветкам особенно по вкусу хлопчатник, а он очень дешев.
   Так что главное дело было – перегородить пруды сетью и устроить себе жилище, запастись провизией. После этого можно выращивать креветок.
   В тот же день мы приступили к делу. Баббин папа отвез меня в город, и мы накупили там всего, что можно. Он разрешил нам пользоваться его лодкой, пока мы не починим свою, и ночью мы со Сью впервые переночевали в рыбацкой хижине. Прошел дождь, и с крыши текло, но я не расстраивался, а утром встал и починил ее.
   В общем, подготовка заняла почти месяц – пришлось отремонтировать хижину, лодки, укрепить тропинки через болото, и окружить пруды сетками. Наконец, настал день, когда можно было запускать в пруды мальков. Я купил мелкую сеть, и мы со Сью выехали в залив. К вечеру мы наловили примерно двадцать кило креветок, и выпустили их в пруд. Они принялись носиться и прыгать на поверхности воды. Да, хорошее получилось местечко!
   Наутро мы привезли два центнера хлопчатника, и тридцать кило спустили креветкам на прокорм. На следующий день у нас был готов второй пруд.
   И так мы трудились все лето, очень. зиму и весну, и в результате получили четыре работающих пруда. Все шло окей. Вечерами я выходил на крыльцо хижины и играл на гармонике, а субботними вечерами выбирался в город и покупал полдюжины пива и мы со
Сью напивались.Наконец-то у меня появилось чувство, что я занимаюсь честным трудом и у
меня есть свое место в жизни, и я решил, что когда мы продадим первый урожай креветок, то смогу разыскать Дженни, может, она еще не разлюбила меня?

0

14

25
   И вот настал день снятия первого урожая. Это было в июне. Мы с Сью встали на рассвете и отправились на пруд, закинули сеть и потянули. Но не вытянули – она за что-то зацепилась. Сначала Сью попытался освободить сеть, потом я, но не получилось – и только тут мы сообразили, что сеть не зацепилась, просто в нее набилось столько креветок, что мы не могли сдвинуть ее с места!
   К вечеру мы выловили около центнера креветок и всю ночь сортировали их по размерам. Наутро мы разложили креветок в корзины и повезли на лодке к другому берегу. корзины были такие тяжелые, что мы по дороге чуть не потонули.
   На рыбном заводе мы выгрузили корзины и отнесли в весовую. К вечеру мы получили чек на 865 долларов! кажется, это были первые честные деньги, которые я заработал с того времени, как играл на гармонике в «Треснувших яйцах».
   Две недели мы занимались только тем, что свозили наш урожай на фабрику. В итоге, мы получили 9700 долларов и 26 центов. Это была победа!
   Да, должен вам сказать, был повод отметить. Мы набрали полную корзину креветок и отвезли их Баббиному папе. Он очень за нас порадовался, и сказал, что он хотел бы, чтобы Бабба тоже это увидел. Потом мы с Сью сели на автобус и поехали в Мобайл праздновать победу. Первым делом я заехал к маме в общежитие и рассказал ей, сколько мы заработали денег, и она, само собой, снова заплакала.
   – Ах, Форрест, – сказала она, – я так тобой горжусь – хотя ты и неполноценный, но так преуспеваешь!
   Ладно, рассказал я маме о своем плане, а он заключался в том, что в следующем году мы собираемся второе увеличить количество прудов, и нам нужен человек, который бы занимался деньгами и расходами, и я спросил, не займется ли этим она?
   – То есть, ты хочешь, чтобы я переехала в Залив? – говорит мама. – Но там же нечего делать. Чем я буду заниматься?
   – Считать деньги, – говорю я.
   А потом мы отправились с Сью в центр и устроили себе праздничный ужин. Я пошел в доки и купил Сью целую сетку бананов, а себе заказал самый большой стейк, какой только удалось найти. С картошкой и зеленым горошком. Потом я решил, что неплохо было бы выпить пива, и вот проходя мимо какого-то грязного салуна у пристани, услышал, как кто-то так громко и смачно ругается, что даже через столько лет я не мог не узнать этот голос. Я просунул голову в дверь и точно! Это был старина Кертис из университетской команды!
   Кертис был рад мне, он назвал меня жопой, дерьмом, козлом и так далее, что ему обычно приходило в голову. Оказалось, что после университета он играл в профессиональной команде, «Вашингтонских краснокожих», но после того, как на какой-то вечеринке он укусил за задницу жену главного тренера, его выгнали. Потом он еще несколько лет играл в разных командах, но в конце концов нашел себе работу в доках, как раз соответствующую тем знаниям, которые он вынес из университета.
   Ладно, Кертис угостил меня пивом, и мы стали вспоминать прежние времена. Он сказал, что Снейк играл за «Грин Бэй Пакерз», пока не вылакал в перерыве между периодами в матче с «Миннесотскими викингами» литр польской водки. Потом он играл за «Нью-Йорк Джайантс», пока не применил прием «Статуя Свободы» в третьем периоде игры с «Рэмз». Тренер сказал ему. что этот прием в профессиональном футболе не применялся с 1931 года, и что Снейку нечего было высовываться с ним. Но в действительности, сказал Кертис, это вовсе не был не прием «Статуя Свободы», а просто Снейк так обкурился, что когда отошел назад для паса, забыл, что нужно бросить мяч, и левый крайний отнял у него мяч, когда увидел, что происходит. В общем, теперь Снейк работает помощником тренера малышовой команды где-то в Джорджии.
   Когда мы пропустили по паре пива, у меня появилась идея, и я сказал Кертису:
   – Хочешь работать у меня?
   Он опять начал ругаться и кричать, и только через пару минут я понял, что он интересуется, что нужно делать. Я рассказал ему о своем креветочном бизнесе, и что мы собираемся расширяться. Он стал ругаться еще громче, но теперь я уловил, что смысл его выражений заключается в слове «да».
   Так мы проработали все лето, осень, зиму и весну – я, Сью, мама и Кертис, и даже Баббиному папе работа нашлась. В тот год мы сделали тридцать тысяч долларов, и дело продолжало расти. Вообще все стало устраиваться – мама уже столько не плакала, а однажды я даже увидел, как улыбается Кертис – только он, как заметил, что мы смотрим, тут же прекратил улыбаться и снова начал ругаться. Хотя я сам был не настолько счастлив, потому что все время думал о Дженни, и что там с ней стряслось.
   И вот я решил наконец это выяснить. В одно воскресенье, я оделся получше и отправился к Дженни домой, в Мобайл. Ее мама оказалась дома, когда я пришел, она смотрела телевизор.
   Я назвался, и она воскликнула:
   – Форрест Гамп! Просто не верится! Заходи же скорей!
   Ну. мы посидели и поговорили, и она расспрашивала меня о маме, и чем я занимаюсь и все такое прочее, и наконец, я спросил ее о Дженни.
   – Ну, я довольно редко получаю от нее весточки, – говорит миссис Керран, – мне кажется, что она живет где-то в Северной Каролине.
   – С бойфрендом или одна? – спрашиваю я.
   – Ох, Форрест, разве ты не знаешь? – говорит она. – Ведь Дженни вышла замуж!
   – Замуж? – говорю я.
   – Пару лет назад. Она тогда жила в Индиане. Потом она поехала в Вашингтон, и прислала мне открытку, что вышла замуж, и переезжает в Северную Каролину. Если хочешь, я передам ей что-нибудь, если она будет мне звонить?
   – Да нет, – говорю я, – не надо. Просто скажите ей, что я желаю ей счастья.
   – Обязательно передам, – говорит миссис Керран. – Я рада, что ты зашел.
   Мне казалось, что я смогу спокойно принять эту новость, но оказалось, что нет.
   Сердце у меня заколотилось, и руки вспотели. Почему-то захотелось забиться куда-нибудь и свернуться клубком, как в тот раз, когда убили Баббу. И так я и сделал. Добрел до ближайших кустов и там залег. Мне кажется, что я даже начал сосать палец, что я не делал очень давно, потому что мама всегда говорила, что так поступают только младенцы и идиоты. в общем, не знаю, сколько я там пролежал. Наверно, почти весь день.
   Дженни я не винил – она поступила так, как давно следовало. В конце концов, я ведь всего лишь идиот, и хотя многие женщины говорят, что замужем за идиотами, они и представить себе не могут, что было бы, если бы их мужья были НАСТОЯЩИМИ идиотами. Главное, мне было жаль себя самого. потому что я почему-то вправду верил, что когда-нибудь мы с Дженни поженимся. А когда я узнал, что она уже вышла замуж, у меня было такое чувство, словно что-то во мне умерло, и никогда не оживет, потому что выйти замуж – это ведь не просто удрать. Замуж – дело серьезное. Я проплакал всю ночь, но это не помогло.
   Потом я выбрался из кустов и поехал в Залив. Я никому не сказал, что случилось, потому что решил, что лучше не станет. У меня было много работы – пруды, починка сетей, и я принялся за нее. Когда я кончил, снова было темно, и я решил – с этого момента я буду думать только о своих креветках. Больше мне ничего не оставалось.
   И так я и сделал.
   В тот второй год мы сделали семьдесят пять тысяч долларов, и дело все расширялось, так что пришлось нанять еще людей. В том числе Снейка, защитника из университетской команды. Ему осточертела работа в малышовой команде, и я поставил его с Кертисом на расчистку каналов. Потом я узнал, что тренер Феллерс из моей школы вышел на пенсию, и я и ему нашел работу в доках, и его двум амбалам, которые тоже вышли на пенсию.
   Скоро о расцвете нашего бизнеса пронюхали газеты и прислали репортера, чтобы он взял у меня интервью для колонки «местный парень преуспел». Оно вышло в воскресном номере, с фото, на котором были я, мама и Сью. Заголовок был такой: «Клинический идиот добился успеха в морском эксперименте».
   Потом мама сказала мне, что ей нужна помощь в бухгалтерии, так как мы зарабатываем слишком много денег, и нужен советник по финансовым вопросам. Я подумал немного, а потом позвонил мистеру Трибблу, потому что он перед уходом на пенсию сколотил приличный капитал в бизнесе. Он был рад, что я позвонил, и сказал, что прилетит ближайшим рейсом.
   И вот через неделю он прибыл, и сказал, что нам нужно посовещаться.
   – Форрест. – сказал он, – то, что ты сделал – это просто потрясающе, но тебе пора серьезно подумать о финансовом планировании.
   Я спросил его, что это такое, а он отвечает.
   – Инвестиции! Диверсификация! Насколько я могу судить, в будущем году ты сделаешь около 190 тысяч долларов. Еще через год – почти четверть миллиона. Такую прибыль ты просто обязан реинвестировать, иначе налоговая инспекция пустит тебя по миру. Реинвестирование – вот суть американского бизнеса!
   И так мы и поступили.
   Мистер Триббл лично взялся аз дело, и скоро мы сформировали несколько дочерних корпораций. Первой была «Компания „Раки Гампа“», вторая – «Концерн „Фаршированные крабы Сью“», третья – «АО „Мамины рачки“».
   В общем, четверть миллиона долларов через год превратились в полмиллиона, потом в миллион, и в итоге через четыре года наш бизнес давал пять миллионов долларов в год. На нас работало около трехсот человек, в том числе закончившие с реслингом Какашка и Растение, они занимались погрузкой на складе. Я попытался найти Дэна, но не получилось – он бесследно пропал. Зато я нашел старину Майка, и он возглавил паблик рилейшенз и рекламу, и даже, по совету мистера Триббла, нанял для телешоу Рэйчел Уэльч – она танцевала в костюме краба и припевала: «Если крабов ешь не Сью, Твои денежки тю-тю!»
   В общем, дело стало приобретать солидный масштаб. У нас появилась рыбацкая флотилия и парк рефрижераторов, мы завели свою консервную фабрику, и офисное здание, начали инвестировать в жилищное строительство, магазины, и торговлю нефтью и газом. Мы наняли старину профессора Квакенбуша, того самого преподавателя английского, его у тому времени выгнали из университета за совращение студентки, и он стал поваром на фабрике у мамы. Еще мы наняли полковника Гуча, которого после нашего рекламного тура выперли в отставку, и мистер Триббл поручил ему «секретные операции».
   Мама построила нам большой дом, потому что, сказала она, не пристало такому руководителю, как я. жить в какой-то хижине. Сью же она оставила в хижине, чтобы он контролировал процесс. Теперь мне каждый день приходилось ходить в костюме и с портфелем, словно адвокату какому-нибудь. Все время приходилось сидеть на каких-то совещаниях и выслушивать массу чуши, похожей на лопотание пигмеев, а меня все называли «мистер Гамп» и все такое. Мне вручили почетный ключ от Мобайла, и пригласили меня в совет попечителей госпиталя и симфонического оркестра.
   И вот как-то приходят ко мне в офис какие-то люди и говорят, что хотят выдвинуть меня в Сенат США.
   – Вы просто созданы для Сената, – говорит один парень – в костюме с бабочкой и сигарой во рту. – Футбольный кумир «Медведей Брайанта», герой войны, знаменитый космонавт и доверенное лицо президентов – чего еще можно требовать от кандидата? – Звали его мистер Клакстон.
   – Послушайте, – говорю я ему. – Да ведь я – идиот. Я не разбираюсь в политике!
   – Вот это и хорошо! – говорит мистер Клакстон. – Такие люди нам и нужны! Вы – соль земли, скажу я вам. Соль земли!
   Эта идея мне не понравилась, как и вообще всякие идеи относительно меня, потому что именно из-за них я и попадал во всякие переделки. Но когда я рассказал об этом маме, у нее в глазах. само собой, появились слезы и она сказала, что гордится мной, и что ее заветная мечта – чтобы ее сын восседал в Сенате США.
   Ладно, подошел день для объявления в выдвижении в кандидаты. Мистер Клакстон и его команда сняла зал в Мобайле, и вытащила меня на сцену перед аудиторией, заплатившей по полдоллара, чтобы послушать, какую чушь я буду толкать. Сначала было несколько длинных речей, а потом настала моя очередь.
   – Дорогие сограждане, – начал я. Мистер Клакстон заранее дал мне речь, которую я должен был произнести, и кроме того, его люди должны были задавать мне вопросы из зала. Тут же засветились огоньки телекамер. а репортеры заскрипели перьями. Я прочел всю речь, не очень длинную и бессмысленную – впрочем, как я могу об этом судить? Я ведь всего лишь идиот.
   А когда я кончил, встает одна дамочка из газеты и заглядывает в свой блокнот:
   – Мы стоим на грани ядерной катастрофы, – говорит она, – экономика в кризисе, нас ненавидят во всем мире. в наших городах царит насилие, каждый день люди умирают от голода, повсюду царит неверие и жажда наживы, иностранцы наводнили нашу страну и отбирают работу у наших граждан, профсоюзы прогнили, черные дети умирают в гетто. налоги чрезмерны, в школах царит хаос и страх, голод, отчаяние и призрак гражданской войны нависли над страной. Что же по вашему, является наиболее насущной потребностью момента, что бы вы хотели сделать в первую очередь? – Зал затих, так что было услышать, как летит муха.
   – Я хочу писать, – говорю я.
   И тут публика взорвалась! Люди вопили и размахивали руками, а кто-то в задних рядах начал скандировать мои слова, пока весь зал не подхватил их:
   – МЫ ХОТИМ ПИСАТЬ! МЫ ХОТИМ ПИСАТЬ! МЫ ХОТИМ ПИСАТЬ! – орали они.
   Мама сидела позади меня в президиуме, она подскочила и оттащила меня от микрофона.
   – Как тебе не стыдно, – прошипела она, – так себя вести на людях!
   – Ничего, ничего, – говорит ей мистер Клакстон. – Отлично! Им это нравится! Мы сделаем их этого лозунг нашей избирательной компании!
   – Что это?! – поразилась мама. Глаза у нее превратились в щелки.
   – МЫ ХОТИМ ПИСАТЬ! – отвечает мистер Клакстон. – Вы только вслушайтесь! Ни у кого еще не было такого прочного контакта с аудиторией!
   Но маму на это не купишь.
   – Где это вы слышали, чтобы такие слова становились лозунгом избирательной компании?! – спрашивает она. – Это просто отвратительно, непристойно – и кроме того, какой в этом смысл?
   – Это просто символ, – отвечает мистер Клакстон. – Понимаете, мы наделаем массу всяких плакатов, значков, наклеек. Привлечем радио и телевидение. Да это просто гениальное выражение! МЫ ХОТИМ ПИСАТЬ – это символ неподчинения гнету государства – символ удаления всего нечистого, что накопилось в нашей стране…. Этот образ сочетает в себе фрустрация и одновременно воплощение желания!
   – Да вы что! – воскликнула мама. – Вы что, спятили?
   – Форрест, – сказал мистер Клакстон, – вы уже на пути в Вашингтон!
   По крайней мере, так казалось поначалу. Кампания под лозунгом «Мы хотим писать» пошла очень хорошо, эта фраза стала поговоркой. Люди выкраивали его на улицах и из машин, телекомментаторы и журналисты не жалели сил, разъясняя народу, что это значит. Проповедники оглашали ее с амвонов, а школьники скандировали на уроках. Похоже, я становился неоспоримым лидером в предвыборной гонке, потому что мой конкурент не нашел ничего лучшего, как подхватить мой лозунг в виде «Я тоже хочу писать!» и расклеил его по всему штату.
   А потом, как я и опасался, все рухнуло.
   Когда лозунг «Я хочу писать» распространился по всей стране, «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк Таймс» прислали своих журналистов на разведку. Они очень мило поговорили со мной. а когда вернулись домой, то начали копаться в моем прошлом. И вот на первой странице газет замелькали заголовки типа: «Темные пятна в прошлом кандидата в сенаторы».
   Прежде всего, они написали, что меня вышибли из университета в первый же год. Потом они раскопали эту историю обо мне и Дженни в кино, когда меня отвезли в участок. Потом они нашли фотографию, на которой я демонстрирую свою задницу президенту Джонсону. Они навели справки о моей жизни в Бостоне и «Треснувших яйцах», и масса народа рассказала, что я курил травку, и как-то замешан в «деле о возможном поджоге» в Гарвардском университете.
   Но самое худшее. что они нашли судебное дело о том, как я швырялся медалями на Капитолии, и что судья упек меня в психушку. Кроме того, они раскопали мои подвиги в реслинге, и то, что у меня была кличка «...чок». Они даже нашли фото, где я лежу, связанный Профессором. Наконец, они сообщали, что некоторые «неназванные источник» утверждают, что я замешан в одном «скандальном альковном инциденте со знаменитой кинозвездой».
   И это был конец. Мистер Клакстон ворвался в штаб-квартиру кампании с криком: «Все кончено! Нам нанесли удар в спину!» Но выбора не было – мне пришлось снять кандидатуру. На следующий день я, мама и мистер Триббл собрались, чтобы обсудить это дело.
   – Форрест, – сказал мистер Триббл, – мне кажется, что тебе лучше залечь на дно на какое-то время.
   Он был прав. И кроме того, меня давно мучила одна мысль, о которой я никому не говорил.
   В самом начале нашего дела мне нравилась работа, ранние подъемы, ловля креветок и все такое прочее, и как мы с Сью сидели вечерами на крылечке рыбацкой хижины, и я играл на гармонике, и как мы напивались по субботам шестью банками пива.
   Теперь ничего подобного. Чем мне приходится заниматься? Постоянно посещать какие-то приемы, на которых подают невесть что, а дамочки фигуряют в каких-то немыслимых украшениях. Весь день, не переставая, звонит телефон и какие-то люди задают мне вопросы обо всем на свете. А ведь в Сенате пришлось бы еще туже! У меня просто не оставалось времени для самого себя, и все протекало как-то мимо меня.
   К тому, когда я смотрелся в зеркало, я замечал, что на лице появились морщины, и волосы тронуты сединой. У меня уже не было столько энергии, как раньше. Я знал, что мой бизнес развивается, только вот я как-то кручусь на одном месте. Зачем это мне, зачем я всем этим занимаюсь? Когда-то, очень давно, мы с Баббой разработали план, и это дело превзошло наши самые смелые мечты. Но разве я получаю от этого столько радости, как тогда, когда играл против этих небраскинских кукурузников в финале Оранжевой лиги. или когда играл на гармонике в Бостоне с «Треснувшими яйцами», или когда смотрел вместе с президентом Джонсоном «Беверли-Хиллз»?
   Мне думалось, что Дженни тоже имеет к этому какое-то отношение, но так как с этим ничего сделать было нельзя, то я запретил себе думать о ней.
   В общем, я понял, что пора уходить. Мама начала хныкать и тереть глаза платочком, как я и думал. зато мистер Триббл отлично меня понял:
   – Почему бы нам не объявить, что ты уехал в долгосрочный отпуск? Разумеется, твое место будет зарезервировано за тобой на все это время.
   Так я и поступил. Через пару дней утром, я взял немного денег, уложил вещи в рюкзак, и отправился на фабрику. Там я попрощался с мамой и мистером Трибблом. пожал руки всем остальным – Майку, Профессору Квакенбушу, Какашке и Растению, Снейку и тренеру Феллерсу, его амбалам, Баббиному папе и всем, всем, всем.
   А потом я пошел к хижине и нашел там старину Сью.
   – Что ты собираешься делать? – спросил я его.
   Сью сжал мою руку, потом взял мой рюкзак и вынес его на улицу. Мы сели в лодку и доплыли до берега Залива, а там сели на автобус до Мобайла. Там дамочка в кассе спросила нас:
   – Куда вы хотите взять билет?
   Я пожал плечами, а она говорит:
   – Почему бы вам тогда не съездить в Саванну? Я там была один раз, неплохой такой городишко.
   И так мы и сделали.

  26
   Когда мы сошли с автобусе в Саванне, полил такой дождь, что стало темно. Мы зашли в вокзал, я купил себе чашку кофе, встал под карнизом, и стал размышлять, что делать дальше.
   Собственно, никакого плана у меня не было, так что, допив кофе, я достал гармонику и принялся играть, а стаканчик поставил рядом. Прошло минут пятнадцать, проходит мимо какой-то парень, и бросает мне в стаканчик четвертак. сыграл я еще пару песен, глядь, а стаканчик до краев полон мелочи.
   Дождь кончился, и мы с сью дошли до парка в центре города. Сел я на скамейку, заиграл, и тут же народ стал сыпать четвертаки и гривенники в стаканчик. Потом Сью сообразил, в чем дело, и подходил к проходящим мимо и протягивал им стаканчик. К концу дня, я заработал примерно пять долларов.
На ночь мы устроились в парке. Ночь была ясная, звездная, а утром, как только появился народ, я снова принялся играть. В тот день мы сделали восемь баксов, на третий – девять. а к концу недели наши финансовые дела обстояли вполне благополучно. На следующей неделе я зашел в музыкальный магазинчик, посмотреть, нет ли у них гармоники в тональности ля, так как ми уже начала надоедать. В углу я заметил подержание клавиши, вроде тех, на которых меня учил играть старина Джордж в «Треснувших яйцах».
   Я спросил, сколько они стоят, а парень говорит – двести долларов. Но для меня он сделает скидку. Так что я купил клавиши, и к тому же парень прикрепил к ним подставку, так что я мог играть одновременно на гармонике. После этого моя популярность в народе сильно возросла. К концу второй недели мы делали примерно десять баксов в день, и я сходил в магазин и купил подержанную ударную установку. Попрактиковавшись пару дней, я добавил их к остальным инструментам. Выбросил старый пластиковый стаканчик и купил для Сью новую оловянную миску, чтобы он обходил слушателей. Играл я все, начиная с «Ночи, когда они утопили добрый старый Диксиленд» и до «Двигай, моя телега!» Скоро я смог снять себе комнату, где мог оставлять старину Сью, и там подавали завтраки и ужины.
   Как-то утром мы с Сью вышли в парк, и снова полил дождь. Такой уж это город, Саванна – тут льет почти ежедневно. Или мне так казалось. Идем мы по центральной улице, и вдруг я замечаю знакомую картину.
   Перед каким-то заведением на тротуаре стоит парень в деловом костюме и держит над головой зонтик. А рядом лежит мешок из-под мусора, и под ним явно кто-то есть, кто-то прячется от дождя, и только руки высунуты, и чистят ботинки этому парню в деловом костюме.
   Перешел я улицу, пригляделся – ба! а из-под мешка видны колесики инвалидной тележки. Я прямо был вне себя от радости. Подхожу, и уверенно поднимаю мешок – и точно, там Дэн, собственной персоной, зарабатывает на жизнь чисткой ботинок!
   – Положи мешок на место, козел. – говорит Дэн. – Я промокну! – Тут он заметил Сью. – Так ты наконец женился?
   – Это ОН, – говорю я ему. – Ты же помнишь – когда я летал в космос.
   – Ты будешь чистить мне ботинки, или нет? – говорит тот парень в костюме.
   – Отвали, – говорит ему Дэн. – Пока я не откусил тебе пятки. – И парень отвалил.
   – Что ты тут делаешь, Дэн? – спрашиваю я.
   – Как ты думаешь, что я делаю? – говорит он. – Я стал коммунистом.
   – То есть таким же, с какими мы воевали в джунглях? – говорю я.
   – Нет, – отвечает он. – То были косоглазые коммунисты. А я настоящий
   – Маркс, Ленин, Троцкий – и все такое прочее.
   – Тогда зачем ты чистишь обувь? – говорю я.
   – Для посрамления прислужников империализма, – говорит он. – Так как все те, у кого начищены ботинки, полное дерьмо, то вот я и увеличиваю количество этого дерьма.
   – Вроде так, – говорю я, а Дэн отъезжает под навес, чтобы не мокнуть под дождем.
   – Ладно, Форрест, вовсе я не коммунист, – говорит он. – Нужен я им, в моем-то положении.
   – Разумеется, нужен, – говорю я. – Ты же сам говорил мне, что я могу стать тем, кем захочу, и делать то, что захочу – так же и ты можешь.
   – Ты еще веришь в эту чушь? – спрашивает он.
   – Например, я вот видел совершенно голую Рэйчел Уэльч, – говорю я.
   – Правда? – спрашивает он. – Ну и как она?
//-- * * * --//

   После этого мы стали выступать командой.Только Дэн не захотел спать в гостинице, и
ночевал на улице, под своим мешком. Он говорил, что это «помогает воспитывать силу воли». Он рассказал мне, чем занимался после того, как мы уехали из Индианаполиса. Прежде всего, он проиграл на бегах почти все деньги, что остались от гонорара за последнюю драку, а остальное пропил. Потом он нашел работу в ремонтной мастерской, потому что ему было легче подъезжать на своей тележке под машины. Только ему скоро надоело, что на него постоянно капает мазут и машинное масло.
   – Может быть, я безногий, дрянной алкаш, – сказал он. – только все же я не куча дерьма.
   Потом он вернулся в Вашингтон, а там как раз открывали монумент в нашу честь, тех, кто был на войне, и когда они его увидели, и узнали. кто он такой, они попросили его сказать речь. Но на приеме он перепил, и забыл слова. Тогда он взял Библию, лежавшую на столике в гостинице, где его поселили, и зачитал им целую главу «Творение», и даже частично «Числа», но тут они отключили его микрофон и выкатили его прочь. Потом он пробовал побираться, но скоро бросил, потому, что это «недостойно человека».
   Я рассказал ему, как играл в шахматы с мистером Трибблом, и как начал выращивать креветок, и как преуспел, и как пытался стать сенатором, но его больше всего взволновала история с Рэйчел Уэльч.
   – Как ты думаешь, у нее сиськи настоящие? – спросил он.
   В Саванне мы неплохо провели время. Я играл на своем оркестре, Сью собирал деньги, а Дэн чистил народу обувь. И вот как-то появился парень из газеты, и нашу фотографию напечатали на первой странице.
   Заголовок гласил: «Отверженные бродяги в Городском парке».
   А потом как-то днем, сижу я играю, и думаю о том, а не переехать ли нам в Чарльстон, как замечаю, что перед барабанами стоит мальчуган и пристально на меня смотрит.
   Я как раз играл «Проезжая по Новому Орлеану», а этот парень смотрит на меня и даже не улыбается, только в глазах его какие-то странные огоньки, и что-то они мне напоминают. Поднимаю я глаза, а впереди слушателей стоит дама
   – и как я ее увидел, так чуть в обморок не упал.
   Потому что это была Дженни Керран.
   Прическа у нее была кудряшками, и она как-то постарела и выглядела уставшей, но это была настоящая Дженни! Я так удивился, что сфальшивил на гармонике, а как только песня кончилась, Дженни подходит и берет мальчугана за руку.
   Глаза у нее просияли. и она говорит:
   – Ах, Форрест, я сразу поняла, что это ты, как только услышала гармонику! Никто не играет на гармонике лучше тебя.
   – Что ты тут делаешь? – говорю я.
   – Мы тут живем, – говорит она. – Дональд – помощник коммерческого директора в фирме, продающей черепицу. Мы тут уже почти три года живем.
   Так как играть я перестал, то толпа рассеялась, и Дженни села на скамью рядом со мной. Мальчик принялся дразнить Сью, а Сью, он стал его смешить, ходя колесом.
   – Почему ты тут играешь? – говорит Дженни. – Мама написала мне, что ты основал крупный бизнес в Заливе Ла Батр, и стал миллионером.
   – Это длинная история, – говорю я.
   – Но у тебя все в порядке, Форрест, тебе не нужна помощь? – спрашивает она.
   – Нет, пока нет, – говорю я. – Ну, а как ты? У тебя все в порядке?
   – Ну, как посмотреть, – говорит она. – Мне кажется, я получила все, чего хотела.
   – Это твой сын? – спрашиваю я.
   – Ага, – отвечает она. – Правда, милый?
   – Да. А как ты его назвала?
   – Форрест.
   – Форрест? – удивился я. – Ты назвала его в мою честь?
   – Ну а что мне оставалось, – как-то тихо отвечает она. – В конце концов, ведь он наполовину твой.
   – Наполовину что?!
   – Это твой сын, Форрест.
   – Мой что?
   – Твой сын, маленький Форрест. – Я оглянулся на него – Сью делал стойку на руках, а он хихикал и хлопал в ладоши.
   – Наверно, я должна была сказать тебе раньше, – говорит Дженни, – но видишь ли, когда я уехала из Индианаполиса, я была беременна. Почему-то мне не хотелось тебе тогда говорить это. Ну, как-то я себя чувствовала не в своей тарелке из-за того, что ты выступал как «...чок», а у меня тут от тебя ребенок. В общем, я волновалась, каким-то он станет.
   – То есть, не родится ли он идиотом?
   – Ну в общем да, – говорит она. – Но Форрест, посмотри сам – он же не идиот! Он такой умный! В этом году идет во второй класс, а в прошлом году учился на одни пятерки. Правда, здорово?
   – Ты уверена, что он мой сын? – спрашиваю я.
   – Никаких сомнений, – говорит она. – Он говорит, когда вырасту, стану футболистом или космонавтом.
   Я посмотрел на мальчишку – какой замечательный парень! Какие у него светлые глаза! Они со Сью играли в крестики-нолики в пыли.
   – Ну, – говорю я, – а что же твой, эээ…
   – Дональд? Он о тебе ничего не знает. Я познакомилась с ним сразу после того, как уехала из Индианаполиса. Я просто не знала тогда что делать. Он очень хороший человек, он заботится о нас с маленьким Форрестом. Благодаря ему у нас есть дом, и две машины, и каждую субботу он нас вывозит на пляж или за город, а по воскресеньям мы ходим в церковь, и Дональд копит деньги на колледж для Форреста.
   – А могу я посмотреть на него – ну, хоть на пару минут? – спрашиваю я.
   – Конечно, – говорит Дженни. и подзывает мальчика.
   – Форрест, – говорит она, – познакомься с еще одним Форрестом. Это мой старый друг – именно в его честь я назвала и тебя.
   Мальчик подходит, садится рядом и говорит:
   – Какая у тебя смешная обезьяна!
   – Это орангутанг, – говорю я, – его зовут Сью.
   – Почему же его зовут Сью, если это ОН?
   И тут я точно понял, что мой сын – не идиот.
   – Мама говорит, что ты, когда вырастешь, станешь футболистом, или космонавтом, – говорю я.
   – Само собой, – говорит он. – А ты знаешь что-нмиубдь про футбол, или про космос?
   – Ну, – говорю я, немного. Но лучше тебе спросить об этом папу. Наверняка он знает побольше моего.
   И тут он меня обнимает – не крепко, но обнимает.
   – Я хочу еще поиграть с Сью, – говорит он, и спрыгивает со скамейки. А Сью придумал игру – маленький Форрест кидает монетку в чашку, а Сью должен поймать ее на лету.
   Тогда Дженни садится рядом со мной, вздыхает, и хлопает меня по колену.
   – Мне просто не верится – говорит она, – ведь мы знаем друг друга почти тридцать лет – с первого класса.
   Солнце светит сквозь листву, падает на лицо Дженни, и кажется, что в ее глазах стоят слезы, но нет, они так и не появились. хотя они где-то рядом, может быть, в стуке сердца? Не знаю, что это было, но только точно было.
   – Просто не верится, вот и все, – говорит она. потом наклоняется, и целуем меня в лоб.
   – Что такое? – удивился я.
   – Идиоты, – сказал Дженни, и ее губы задрожали. – Только кто не идиот? – А потом они ушли – Дженни взяла маленького Форреста за руку. и они ушли по аллее.
   Сью подошел, сел рядом, и принялся играть с моей ногой в крестики-нолики. Я поставил крестик в правом верхнем углу, а Сью поставил нолик в центре, и теперь я точно знал, что это ничья.
   Ну вот, а после этого случилась еще пара вещей. Сначала я позвонил мистеру Трибблу, и сказал ему, чтобы он продал мою долю в креветочном бизнесе, и десять процентов отдал маме, десять процентов Баббиному папе, а остаток послал Дженни и маленькому Форресту.
   После ужина я всю ночь думал, хотя это и не моя сильная сторона. Вот что я надумал – в конце концов, я нашел Дженни, и у нее есть наш сын, и может быть, нам как-то еще удастся все склеить.
   Но чем больше я об этом думал, тем больше понимал, что ничего не получится. Кроме того, я не могу списать все это на то, что я идиот – хотя это было бы красиво. Нет, просто так получилось. Просто так бывает, и кроме того, все уже сказано и сделано. Я подумал, что маленькому Форресту лучше будет с мамой и ее нормальным мужем, потому что он воспитает его лучше, чем какой-нибудь идиот.
   А через пару дней, мы с Сью и Дэном переехали. Мы отправились в Чарльстон, потом в Ричмонд, потом в Атланту, Чаттанугу, и Мемфис, а потом в Нэшвилль и наконец, в Новый Орлеан.
   В Новом Орлеане всем на всех наплевать. Так что мы в полный рост наслаждались жизнью, играли каждый день в Джексон-парке, и глазели на таких же чудиков, как мы.
   Я купил велосипед с двумя колясками для Сью и Дэна, и каждое воскресенье мы отправлялись на реку рыбачить. Дженни каждый месяц пишет мне, и присылает фотографии маленького Форреста. На последней он снят в форме малышовой футбольной команды. Тут еще есть одна девица, работает официанткой в местном баре со стриптизом, и раз в неделю мы с ней встречаемся и валяем дурака. Ванда ее зовут. И мы с Дэном и Сью часто гуляем по Французскому кварталу – просто поглазеть. Там столько такого народу, что нам с ними и не сравниться – словно они только что сбежали из Сибири.
   Как-то приходил парень из местной газеты и хотел написать обо мне статью, потому что я «лучший человек-оркестр из всех, что ему приходилось слышать». Он стал задавать мне всякие вопросы, и пришлось рассказывать ему про свою жизнь. Но посередине он сдался – сказал, что не может такое печатать, потому что никто в это не поверит.
   Но вот что я вам скажу – по ночам я смотрю в небо. и когда проступают звезды, я вспоминаю все, что было. И я по-прежнему вижу сны, как и все, и думаю о том, что могло бы быть, если… Ведь скоро мне стукнет сорок, а потом вдруг шестьдесят, понимаете?
   И что тут такого? Верно, я идиот, но все-таки, я всегда старался делать все правильно – ведь сны, это всего лишь сны? Так что чтобы там не случилось, я знаю одно – я всегда могу оглянуться назад и сказать, что я прожил незряшную жизнь.
   Вы меня понимете?

0


Вы здесь » amore.4bb.ru » Книги по мотивам фильмов » Уинстон Грум "Форрест Гамп"