Анна Альварес, Е. Александров
Дикая Роза
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
…Если взглянуть на город со стороны, не увидишь ничего необычного. Там, где когда‑то был заброшенный песчаный карьер, нынче раскинулись такие же заброшенные трущобы, владения бедняков. Это — «затерянный город», скопище развалюх, Вилъя‑Руин, как его называют здесь.
А в отдалении, но все‑таки неподалеку — роскошные кварталы, откровенно кичащиеся богатством и чистотой.
И там, и здесь живут люди, чьи судьбы могут быть интересны нам хотя бы уже потому, что о них потом снимут картину, огромный телесериал, который ежевечерне будут смотреть в сотнях тысяч домов. И главную роль в нем сыграет актриса, популярность которой трудно преувеличить. Одно имя ее: ВЕРОНИКА КАСТРО — разве оно не заставляло нас кидаться к домашнему экрану, отодвигая в сторону все дела?
Таковы уж мы, телезрители, и простись с покоем тот, кого мы полюбим со всей страстью сердца, бьющегося все равно, в трущобах ли, в богатых ли особняках, — главное, сердца живого, живого и жаждущего сопереживать!
Только картину снимут потом, позже. А уже сейчас здесь живут и действуют люди, не думающие, что станут киногероями, любимыми нами или ненавидимыми…
И вот по грудам отбросов, по грязным тропинкам бегут двое бедно одетых ребятишек. Один — толстый неповоротливый увалень, другой — тоненький, стройный, быстрый…
ВОРОВКА
— Эй, кончай мухлевать!
— Это я‑то мухлюю? Вот гляди — все по‑честному. Тоненький бросил шарик. Точно бросил.
— Ну, видел?
— Да‑а, ты сверху набрасываешь. Это не считается!
— Считается, считается. А ты завелся, потому что знаешь: все равно я выиграю.
— Как бы не так! Не выиграешь.
Но в тоне, каким сказал это маленький толстячок, нет особой уверенности.
— Палильо! — крикнула из окна ближайшей к ним развалюхи женщина с худым быстроглазым лицом. — Иди домой. А то опять поцапаетесь.
Но толстячку не хотелось домой.
— Кидай, твоя очередь, — сказал он приятелю.
Тот надвинул поглубже джинсовую спортивную шапочку с козырьком. Длинные волосы, торчавшие из‑под шапочки во все стороны, не помешали ему точно прицелиться.
— Чира! Ну, видел?
— Палильо, — снова крикнула в окно женщина. — Иди домой — все равно в дураках останешься!
Тому, который в шапочке, это не понравилось.
— При чем тут «в дураках»? Мы просто играем. Женщина раздраженно махнула в их сторону рукой и скрылась из окна, чтобы тотчас появиться на пороге развалюхи.
Палильо кинул свой шарик — и неудачно.
— Эх ты, мазила!
— Давай бросай. Ну!
— Ты меня не гони! Я ведь тебя не тороплю, когда твой черед бросать.
— Торопишь!
— Я ведь тебе под руку не говорю, когда бросаешь.
— Говоришь! Жила!
— Чего‑о?!
Палильо приплясывал и прихлопывал в ладоши в ритме, модном у подростков Вилья‑Руин:
— Жила‑жила‑жила!.. Тоненький презрительно сощурился.
— Ах, я жила? Смотри и учись.
Вся его фигурка напряглась, а потом вдруг наоборот — расслабилась, раскрепостилась, в ней появилась звериная грация, когда живое существо верит своим мышцам больше, чем своим головным расчетам, и потому редко ошибается.
Бросок и на этот раз был точен.
— Видел? Ты проиграл. Все шарики мои. Палильо покраснел и надулся:
— Мухлеж! Отдай мои шарики!
— Не подумаю, все было честно.
— Воровка!
Тоненький весь как‑то подбирается и становится похожим на готового прыгнуть котенка.
— Кому ты сказал «воровка»?
— Тебе! Кому же еще?
Тоненький прыгнул на Палильо и повалил его на землю. При этом надвинутая на лоб джинсовая шапочка свалилась и стало ясно, что перед нами девочка‑подросток. Она очень ловко тузила своего неуклюжего противника, при этом успевая приговаривать:
— Кому ты, миленький, сказал «воровка»? А? Кому ты, миленький, сказал «воровка»?
Удары и тычки победителя не были ни жестокими, ни болезненными. Это было скорее символическое и довольно добродушное наказание для нахала, посмевшего заподозрить своего партнера в игровой нечестности.
Девочка не столько лупила, сколько учила приятеля.
Женщина, стоявшая на пороге развалюхи, кинулась на помощь своему сыну. В руках у нее было довольно грозное оружие — мокрая простыня.
— Роза, оставь его!
— И не подумаю. Он меня воровкой назвал.
— Ну и что такого? Подумаешь!
— Нет, не подумаешь! Вот тебе, щекастый! Женщина, пометавшись вокруг борющихся, наконец шлепнула Розу мокрым бельем:
— Отпусти его, бесстыдница! Вот я тебе! Роза отпустила Палильо и поднялась с земли.
— Ну ты, Каридад, потише. Размахалась!
— Да, бесстыдница! Связалась с малышней. Роза, не спеша отряхнувшись, подняла шапочку.
— Эта малышня пошустрее меня. Каридад отряхивала хнычущего сына.
— Ты посмотри, как ты его извозила!
— Подумаешь, «извозила»!.. Да он и был такой. Ты же, подруга, его не моешь, а сам он не умеет.
Каридад от такой наглости перестала отряхивать Палильо:
— Как это «был такой»? Ну ты наглая…
— Да еще чумазей был. Сейчас хоть пообтерся… Каридад понимала, что Розу не переговоришь.
— Пошла отсюда.
Роза приняла позу, выражающую крайнюю степень вызова и презрения.
— А вот не пойду. Может, прогонишь силой?
— Да я тебя!
— А вот слабо!
— У‑у, ослица…
— Потише, потише, подруга.
Каридад наконец сообразила, что надо менять противника, потому что этот ей не по зубам. Она вдруг хлестнула Палильо мокрым бельем по пухлым щекам и потащила его за руку домой, продолжая вопить:
— Я тебе сколько раз говорила: не смей с ней играть. Она же дикая! Дикая!
Роза тем временем опустилась на колени и собрала стеклянные шарики.
— Вот‑вот, — крикнула она вслед Каридад, — задай ему как следует, чтобы не играл, если не умеет. Вон сколько шариков я у него выиграла!..
Трава на этом газоне была такого яркого зеленого цвета, что казалась ненастоящей. Газон был широченным.
Его отделял от улицы красивый металлический забор — это с фасада. С флангов же забор переходил в каменный и примыкал к старинному тенистому саду.
За газоном возвышался дом. Вообще‑то назвать его домом — значило оскорбить.
Это.был настоящий дворец: с колоннами и башенками…
Около решетчатых ворот этого дома, одного из самых заметных даже в этом роскошном квартале, остановился автомобиль, вполне достойный такого жилища. Садовник Себастьян отворил ворота.
Из автомобиля вышли две молодые женщины. По тому, как они уверенно вошли в дом, сразу можно было сказать: это хозяйки особняка.
Старшая служанка Линаресов Леопольдина прервала уборку, привычно ожидая вопросов от приехавших. Они не заставили себя ждать.
— Леопольдина, Рикардо не приехал?
— Нет, сеньорита Дульсина.
Дульсина Линарес устало опустилась в кресло.
— А Рохелио?
— В своей комнате. — Леопольдина тяжело вздохнула. — Заперся, как обычно.
— Мы ли не молим Бога, чтобы исправил его характер. — Дульсина тоже вздохнула.
Леопольдина продолжала стоять, как бы ожидая вопросов от второй сестры Линарес.
— Лиценциат Роблес не приходил?
— Нет, сеньорита Кандида.
— И не звонил?
Леопольдина вздохнула еще тяжелее, чем в первый раз.
— И не звонил. Звонила только сеньорита Леонела, спрашивала молодого сеньора Рикардо. — Леопольдина вздохнула совсем уж тяжело. — Жаловалась, что не видит его уже несколько дней.
Видимо, информация, прозвучавшая в приемной особняка Линаресов, была невеселой, потому что на этот раз вздохнули все трое. А Дульсину даже будто подняло из кресла неведомой силой.
— Ох Рикардо, Рикардо… Странный человек наш братец… Казалось бы, Леонела Вильярреаль — красива, хорошо воспитана, образованна наконец — чего еще желать?
Дульсина неутомимо вздохнула.
— Я уж не говорю о деньгах. О больших, между прочим, деньгах…
— Ты же знаешь, Дульсина, Рикардо наплевать на деньги, — сказала Кандида.
— Конечно. Пока он занят своей учебой — мы не жалеем средств. Но сколько же это может продолжаться?.. И что он собирается делать, когда мы не сможем оплачивать его учебу?
Дульсина задумчиво посмотрела на сестру. Кандида мечтательно потянулась, глядя в окно:
— Эх, влюбился бы он в Леонелу… Или в какую‑нибудь другую, не менее богатую… Гора бы с плеч…
И сестры направились в столовую, довольные таким согласием между собой.
В доме, где живет Леонела Вильярреаль, девушка из знатного семейства (фамилию которого Боже упаси нас путать с названием трущобного города Вилья‑Руин), много цветов. Леонела и ее подруга и даже дальняя родственница Ванесса любили все красивое.
Вот и сейчас Ванесса поливает цветы. На пороге своей спальни появилась Леонела, высокая темноглазая блондинка, домашний костюм которой лишь подчеркивал ее хрупкость и женственность.
— Пока!
Леонела помахала Ванессе кончиками пальцев, демонстративно кокетливой походкой направляясь к выходу.
— Ты куда это? — удивилась Ванесса, глядя на часы.
— Тс‑с! — Леонела кокетливо приложила пальцы к губам и сделала большие глаза. Ей нравилось играть роль легкомысленной и нерадивой хозяйки дома в то время, как она знала: в этом доме жизнь хорошо налажена, и никакие сбои ей не грозят.
Леонела остановилась в дверях.
— Иду обедать.
— С Рикардо Линаресом?
— Увы, нет… Рикардо Линарес неуловим, нигде не могу его застать.
— Ну, он наверняка в университете. Где ему еще быть?
— Что ж… В таком случае я ему не очень интересна. Леонела как будто раздумала идти обедать. Говорить о
Рикардо ей хотелось явно больше, чем есть. Ванесса тоже поставила лейку. Тема требовала полной сосредоточенности.
Ванесса села в кресло, потому что знала по опыту: разговор с Леонелой о Рикардо Линаресе не может быть коротким.
Леонела, невесело улыбаясь, по‑прежнему стояла в дверях.
— Не думаю, кузиночка, что Рикардо — подходящий для тебя мужчина, — сказала Ванесса. Она приходилась Леонеле дальней родственницей, по правде сказать седьмой водой на киселе, но любила напоминать об их родстве. — Стоит ли тебе гоняться за молодым Линаресом? Есть варианты и получше.
— Мне нравится Рикардо. И точка. Он красив, мужествен, цельная натура, из хорошей семьи. Мне этого достаточно.
— Ну, ты забыла еще об одном его достоинстве… Леонела не спеша подошла к креслу и опустилась в него.
— Что ты имеешь в виду?
— Деньги, конечно. Леонела помолчала.
— Так думают все. И все ошибаются. Рикардо может рассчитывать лишь на деньги, которые ему дают его сводные сестры. Да и то лишь до тех пор, пока он учится.
— Зачем же тебе такой муж, безо всякого будущего? Леонела задумчиво улыбнулась.
— Ну, моих денег хватит на нас двоих… И потом… Словом, когда он закончит учебу, он сможет хорошо зарабатывать.
Ванесса закурила сигарету.
— Подумай, кузина, — а стоит ли твой каприз лишних слез и страданий?
Почти все, что говорила до сих пор Леонела, она говорила с улыбкой. Сейчас она встала. Лицо ее было серьезно.
— Не будь я Леонела Вильярреаль, если не выйду замуж за Рикардо Линареса. — Леонела снова улыбнулась. — А на твоем месте я бы уделила внимание его братишке, Рохелио.
— Ты с ума сошла, Леонела! Боже сохрани меня от этого Рохелио! Глаза бы мои на него не смотрели!
— Ишь ты какая привередливая! — И, смеясь, Леонела наконец удалилась обедать.
В особняке Линаресов много комнат. В одной всегда тихо. Только иногда из‑за двери доносится негромкое постукивание. Это стучат костыли, с помощью которых Рохелио Линарес передвигается по комнате.
Вот и сейчас он на костылях добрался до окна, из‑за которого доносился птичий щебет: окно выходит в дивный сад Линаресов, где ветки деревьев сгибаются от тяжести сладких плодов.
Рохелио любит наблюдать за птицами в саду, как может любить только человек, лучше других знающий цену свободным и легким движениям.
Но на этот раз ему не удается полюбоваться на птиц, потому что кто‑то стучит в дверь.
— Кто там? — недовольно спрашивает Рохелио. Дверь открывается, и в комнату входит Леопольдина. В руках у нее поднос с едой. Она ставит его на комод.
— Я ведь сказал тебе, что не хочу есть, — говорит Рохелио.
— Вы должны питаться как следует, а то и захворать недолго, — наставительно отвечает Леопольдина.
Она начинает накрывать маленький столик.
— Не все ли равно?.. Захворать… Умереть… Да я с детства о том только и мечтаю, чтобы умереть. Разве лучше жить калекой?.. Унеси еду, я же сказал тебе, что не буду есть.
Леопольдина, как бы не слыша его слов, продолжала стелить скатерть.
— Ты что, не слышишь? Унеси еду, если не хочешь, чтобы я тебе ее в лицо бросил.
Леопольдина постелила скатерть и поставила на нее поднос.
— Да вы ведь ничего не хотите делать, чтобы вылечиться, — сказала она. .
Рохелио ответил не сразу.
— Ты же знаешь, Леопольдина, что мне нельзя помочь. Сколько врачей меня смотрели с самого детства! Хоть один мне помог?.. Для чего же мне жить калекой?
Старшая служанка опустила голову.
— Надо смириться, — сказала она тихо.
— Смириться? Легко сказать… Знаешь что, лучше уйди отсюда, оставь меня одного. И пусть никто сюда не заходит. Сегодня я никого не хочу видеть. Ты слышишь?
— Хорошо, молодой сеньор, хорошо.
Она все сделала как надо и теперь могла уйти.
Уже спускаясь по лестнице, она услышала крик из‑за двери: «Леопольдина, разве я не просил тебя убрать отсюда эту проклятую еду?!» Не обращая внимания на крик, Леопольдина продолжала спускаться.
Грохот посуды, сброшенной со столика костылем Рохелио, и падение самого больного, потерявшего равновесие от неловкого движения, Леопольдина уже не слышала.
В одном из уголков Вилья‑Руин, возле дома Розы, стоит алтарь Девы Гвадалупе. Жители «затерянного города» следят за тем, чтобы здесь всегда было чисто.
В это утро алтарь убирала Томаса.
Ей мешала Каридад.
— Мое дело предупредить тебя, Томаса, — говорила она. — Если ты не приструнишь свою Розу — хлебнешь с ней горя. Во всяком случае, я терпеть ее выходки больше не собираюсь. Она меня допекла!
Томаса, продолжая мести около алтаря, поздоровалась с двумя женщинами, остановившимися, чтобы перекреститься.
Каридад, однако, не унималась. Томаса устало посмотрела на нее.
— Неужто ты не понимаешь, Каридад, что Розита совсем еще дитя?
— Дитя?! Это она‑то дитя? Да на ней воду возить можно! Она тебе помогать должна. У тебя во всем нужда. А ты ей потворствуешь. Делает что хочет! И это ты виновата. Кого ты из нее вырастила? Дикарку! Тупицу!
— Ну хорошо, хорошо, Каридад, утихни ты, утихни… Я поговорю с Розитой… Чтоб она, значит, оставила твоего сына в покое.
С трудом разогнув спину, Томаса направилась домой. Каридад не удержалась от того, чтобы не пообещать ей в спину:
— А не то я ее так отделаю — не узнаешь! Ну, прощай, Томаса, я тебе добра желаю…
Войдя в свое нищее жилище, Томаса застала Розу в кресле за чтением журнала.
— «Хватит курочить из себя»… Нет, неправильно… «Хватит корчить»… Во дает!.. Манина, послушай‑ка, эта «ворушка» прямо как я…
Томаса поставила в бутылку с водой цветы, которые принесла с улицы.
— Тебе нравится читать это?
— Так все равно скучища. А эта «ворушка» — она уж за себя постоит, на нее где сядешь, там и слезешь!
— Послушай, Розита, за что ты отлупила Палильо?
— Как — за что? Да он меня воровкой обозвал. А мамаша его сказала, что я дикарка. Еще раз такое скажет — я ей вообще фонарь под глазом поставлю! Вот увидишь.
— Плохо, Роза. Тебе пора перестать играть в шарики.
— Да, это верно…
— И в футбол. И негоже девочке, да уж почти и девушке, с мальчишками по деревьям лазать.
— А кому от этого вред?
— Страшно подумать, что с тобой будет, когда не станет меня.,
Розита сорвалась с места и обняла Томасу.
— Не говори так, Манина, ладно? Ты всегда будешь со мной! Всегда!
— Но я же могу умереть.
— Не дай Бог! Он не допустит!
— Да ведь я как все. Сколько человеку отпущено — никто не знает. И что ты одна делать будешь?
— Ну… В служанки пойду.
— Ты? В служанки?
— Почему бы и нет?
— Ты хочешь сказать, что будешь выполнять чужие приказания? Не смеши!
Роза заливисто рассмеялась. Томаса тоже улыбнулась:
— Да тебе только прикажи, так ты хозяйке тут же — кастрюлей по голове.
— Да, пожалуй, служанка — это не для меня. — Роза задумалась.
Томаса отвернулась к окну. Помолчала.
— Эх, Розита, Розита… Самая твоя большая беда — что ты попала в руки такой бедной й неграмотной старухи, как я.
— Не смей так говорить, Манина! Ты — лучшее, что мне послал Господь.
Но Томаса продолжала говорить как о наболевшем:
— Кого я из тебя сделала? И впрямь — дикарка, как я сама. Надо было заставить тебя ходить в школу. Права Каридад!
— Манина, я прямо зверею, когда такое слышу!
— Я тебя погубила, держа все время при себе.
— Не надо, ну прошу тебя…
Но Томаса не могла отрешиться от грустных мыслей, посещавших ее в последнее время все чаще. Она чувствовала себя виноватой, что девочка всю жизнь провела возле нее, необразованной прачки, не сумевшей заставить Розиту даже как следует учиться в школе.
— Тебе лучше быть от меня подальше, — сказала Томаса, печально глядя на Розу.
— Да что ты такое говоришь?! Я лучше буду темной, грязной, как свинья, и пусть меня все будут презирать, только бы меня не разлучали с тобой. Никогда, Манина, поняла?
— Ох, доченька, несправедлива к тебе судьба.
— Это почему же?
— Потому что все у тебя могло быть. Все‑превсе. А судьба у тебя даже родителей отняла.
Томаса ласково сняла с головы Розы шапочку, которую та носит даже дома, и стала нежно гладить по ее спутанным густым волосам.
— Отца у тебя отняла смерть. А мать — время да забытье… Роза обняла Томасу и не дала говорить ей дальше.
Старая Эдувигес слышала, может, уже и не очень хорошо. Но она так давно знала семью, в которой жила, что ей не нужно было слышать слов, чтобы понимать: мирная трапеза за столом ее любимицы Паулетты хоть и сопровождается улыбками и ласковыми словами всех троих ее участников, на самом деле полна напряжения. Отношения у Паулетты с мужем Роке и сыном Пабло непростые. Но они хорошо воспитаны и дорожат друг другом. Эдувигес жалела всех троих.
— Я собираюсь пойти позаниматься к друзьям, — сказал Пабло. — Ты не против, мама?
— Что ж… А ты, Роке?
— У меня вечер свободен, и я хочу провести его с тобой. Конечно, если у тебя нет других планов.
Паулетта улыбнулась.
— Ах, Роке!.. Да хоть бы и были.
Она отхлебнула кофе, приготовленный Эдувигес так, как любила ее хозяйка.
— Папа, ты же знаешь, мама почти не выходит из дома, — сказал Пабло.
— Поэтому я и остаюсь. Я не знаю другой такой домоседки, как твоя мама. Другие мужья были бы в восторге. Но не я. Я решительно протестую. Я хочу, чтобы ты, Паулетта, почаще бывала со мной на людях.
— Это упрек, Роке?
— Это шутка, Паулетта. Разве ты когда‑нибудь давала мне хоть повод для упрека?.. Ты сопровождала меня по моей просьбе, даже когда тебе этого не хотелось.
Паулетта помолчала.
— Я знаю, я скучная жена… Но я стараюсь…
Роке протестующе поднял ладонь.
— Что бы ты ни делала, ты должна знать: я боготворю тебя… Конечно, мне бы хотелось, чтобы то выражение печали, которое не покидает твое лицо с момента нашей свадьбы, однажды исчезло… Иногда мне кажется, что ты где‑то очень далеко от меня.
— Прости меня, Роке, мне очень жаль…
— Это ты прости меня. Но, конечно, мне хотелось бы знать причину этой печали.
— Причины нет. Просто я такая. Это мое свойство, от которого никто не может меня избавить.
Пабло, молча слушавший разговор родителей, встал.
— Покидаю вас, потому что опаздываю.
Он поцеловал в макушку мать, помахал рукой отцу и вышел из комнаты.
Паулетта продолжала привычно хозяйничать за столом: нарезать любимый мужем кекс, подливать горячий кофе в его чашку, очищать от кожуры яблоко его любимого сорта.
Их стол, как, впрочем, и весь дом являл собой образец хорошего вкуса. И старинная голубая с серебряной крышкой сахарница на хрустящей от свежести и белизны скатерти выглядела как бы символом этого годами устоявшегося быта.
Так, во всяком случае, казалось.
Роке тоже встал.
— Пойду переоденусь. Только немного отдохну… Не составишь мне компанию?
— Чуть позже, дорогой, — не сразу ответила Паулетта. Роке вышел, поцеловав жену, и в двери тотчас появилась
Эдувигес, с беспокойством смотревшая на Паулетту.
— Ах, девочка моя, — сказала она. — Так и будешь молчать? До каких же пор?
— Наверно, всю жизнь, кормилица. Раз уж мне сразу не хватило духа признаться Роке… Раз уж я струсила… Раз уж позволила, чтобы меня разлучили с Розитой…
— В футбол погоняем?
— А как же, Розита! Ура!
Мальчишки потянулись за Розой к пустырю.
— Слышь, Розита, говорят, ты Палильо отлупила.
— Было дело. — Роза весело рассмеялась. — Не прискакала бы его мамаша, мокрого места от него не осталось бы.
— Ух ты! Ну ты даешь!
— Я его вот так! — Роза ловко подставляет ножку идущему рядом мальчишке, опрокидывает его на землю и тут же помогает подняться. Мальчишка скорее польщен.
— А знаешь, Роза, что я видел?
— Что ты видел, ...чок?
— Видишь вон тот дом за пустырем, желтый такой?
— Ну?
— Забор видишь?
— Ну, вижу.
— За ним сад.
— Ну и что?
— А то, что там вот такие сливы! — Мальчик показывает Розе два сложенных вместе кулака.
Роза останавливается. И тотчас останавливаются ее друзья.
— Обчистим?
Ребята молчат недолго.
— Уж как я сливы люблю! — говорит один.
— Подбери слюни, Кот, — отвечают ему. — Там вон какая ограда!
— Ну и какие сложности? — спрашивает Роза. — В первый раз, что ли?
— То‑то, что не в первый. В прошлый раз еле ноги унесли.
Роза презрительно сплевывает.
— Прямо зла на вас не хватает. Бабы какие‑то!.. Сама, без вас, залезу. Тогда уж слив не просите.
Она решительно направляется к дому, крыша которого чуть виднеется из‑за растрепанных крон кучки деревьев, приютившихся на краю пустыря, служившего ребятне «заброшенного города» футбольным полем.
— Я с тобой, Розита!
Это Кот. Он с такой же решительностью двигается за ней.
— А кто не с нами, тот старуха поганая!
Кто‑то из ребят, изображая походку дряхлой старухи, направляется за двумя смельчаками.
— Что ты, Розита, мы здесь все — молодцы ребята, — шамкает он старческим голосом…
Подойдя к ограде, Роза командует:
— Нагибайся, Кот!
— Уж больно ты длинная.
— Я длинная, но легкая.
Роза забирается на спину Кота и, подпрыгнув, садится на ограду.
— Слышь, Роза, давай быстрей. У меня слюнки текут… Уж как я люблю сливы!
Роза, протянув руку, прямо с ограды, срывает с дерева крупную синюю сливу и ест ее.
— Во! Сама жрет, а мы тут дожидайся! — раздается снизу. Роза кидает мальчишкам сливу за сливой.
— Нате, ешьте, трусишки, что бы вы без меня делали! Сливы доставать все труднее. Роза тянется за ними с трудом.
— Сверзится она, — мрачно предполагает Кот.
Но Роза не падает. Она намеренно спрыгивает в сад, собираясь набрать слив в свою любимую шапочку.
Сестры и братья Линарес имели общего отца.
Матери у них были разные.
Родительница Кандиды и Дульсины умерла, когда братьев‑близнецов Рикардо и Рохелио еще не было на свете.
В детстве сестры опекали малышей и привыкли, чтобы мальчики слушались их. Но мальчики росли, становились юношами, потом молодыми людьми. И в последнее время опека сестер довольно часто раздражала их, особенно Рикардо.
Он вообще был самостоятельнее и решительнее брата, на характер которого, довольно нелюдимый, безусловно повлияла тяжелая травма, полученная во время автомобильной аварии и приведшая Рохелио к инвалидной коляске и костылям.
Рикардо, наоборот, был олицетворением молодой силы и здоровья. Он был очень способным спортсменом и выступал за легкоатлетическую и волейбольную команды университетского клуба, а в последнее время увлекся еще и восточными единоборствами, целыми часами пропадая в гимнастическом зале университета, где проходили тренировки.
Довольно дружные в детстве, в последнее время сестры и братья стали заметно прохладнее друг к другу. Этому способствовала и финансовая зависимость братьев от сестер, главным образом от Дульсины, ведшей хозяйство.
Впрочем, в финансовых вопросах у семьи был надежный и опытный советник — лиценциат Федерико Роблес, старый знакомый семьи.
В мрачноватом кабинете своего дома, где вечерние лучи солнца отбрасывали легкий отблеск на дорогую кожу кресел и старое темное дерево рабочего стола, сестры Линарес разговаривали с адвокатом Федерико Роблесом.
— Как вам кажется, Федерико, я дала достаточно денег Рикардо? — спросила Дульсина.
— Вполне достаточно. Он много тратит.
— В этом месяце я не намерена давать ему ни сентаво.
— А если он обратится с просьбой о деньгах ко мне?..
— …То вы ему откажете. Этот мальчик сущий мот.
— Я согласен с вами. Но хочу напомнить, что в завещании вашего покойного отца…
Дульсина не дала ему договорить.
— Кто знает об этом завещании, кроме нас с Кандидой? Ну и, естественно, вас тоже.
— Я согласен, сеньорита Дульсина: что касается Колонии дель Валье…
Дульсина опять, прервала его, на этот раз поднявшись из кресла.
— Что касается Колонии дель Валье, то полезно будет взглянуть на документы. Ключ от сейфа в моей спальне. Я сейчас принесу его.
— Очень хорошо, сеньорита.
Едва Дульсина успела выйти, Федерико протянул руку к молчаливо сидящей рядом Кандиде и, вытянув ее из кресла, крепко прижал к себе.
— Что ты делаешь? Дульсина сейчас вернется!
— Ну и что? Что она может сказать? Здесь ты хозяйка. Хотя почему‑то и позволяешь Дульсине командовать… Qua ни в чем не сможет упрекнуть тебя, даже если узнает про нас. Потому что главная наследница рода Линаресов — моя любовь! Моя Кандида!
У Кандиды нет сил противиться ни его словам, ни его поцелую.
Направляясь к спальне и проходя через залу, Дульсина увидела старшую служанку, что‑то внимательно разглядывавшую в окно.
— Что ты там увидела, Леопольдина?
— А вот поглядите‑ка, сеньорита Дульсина: никак, мальчишка к нам в сад залез!
Дульсина выглянула в окно.
— Так и есть. Это воришка из Вилья‑Руин. А ну‑ка давай спустимся в сад…
Служанка кинулась за Дульсиной по пятам.
Роза заметила преследовательниц вовремя. Но вскарабкаться на ограду оказалось не таким простым делом. В последний момент Леопольдина, оказавшись шустрее или смелее своей хозяйки, ухватила девочку за джинсы и стала стягивать с ограды.
— Вот я тебя сейчас!
— Воришка! Нахал! Бандит несчастный! — вторила ей Дульсина.
— Эй, поосторожней, я же так шмякнусь… — довольно миролюбиво объявила Роза, не оставляя попыток взобраться на забор.
— Ты, негодник из трущобы! Вот я тебя! — продолжала вопить Леопольдина, стягивая Розу за джинсы с ограды.
— Да брысь ты! — Розе резким движением ноги удалось стряхнуть Леопольдину, со стоном рухнувшую в траву. Но теперь в нее вцепилась Дульсина.
— Вставай же, Леопольдина, помоги мне!
Леопольдина, кряхтя, присоединились к хозяйке, и вдвоем им наконец удалось стащить Розу с ограды.
— Вот старые кобылы, — недовольно признала Роза свое поражение.
— Ворюга!
На эти вопли в саду появился Себастьян.
— Где вы пропадали, — крикнула ему Дульсина, — вы что, не видите, что этот парень того гляди удерет через ограду?!
— Я был в розарии…
— Карамба! Я спрашиваю, где вы шлялись?
— Я же говорю: в розарии был.
Роза, раздраженная своей боевой неудачей, решила, что настала пора вмешаться в эту перебранку:
— В розарии, в розарии — заладил, как попугай.
Она не спеша сняла свою шапочку, рассыпая по плечам густые волосы и наслаждаясь произведенным эффектом.
— Чего вылупились? Тетки никогда не видели? Все остолбенели.
В это время в саду появился красивый молодой человек. Вид у него был спортивный, как будто он только что покинул беговую дорожку или волейбольную площадку. Загорелую золотистую кожу очень красиво оттеняли голубая с желтым майка и такие же трусы — форма спортивного клуба университета города Мехико.
Он подошел к застывшей в молчании группе.
Дульсина и Леопольдина продолжали судорожно сжимать рукава Розиной куртки.
— Что здесь происходит, Себастьян? — спокойно спросил молодой человек.
— Да вот, сеньор Рикардо, девчонка за сливами залезла. Дульсина снова взяла инициативу в свои руки:
— Знаешь ли ты, негодница, что залезть в чужой дом — это преступление? Отвечай!
— Какое преступление‑то? Это слив‑то насобирать, которые никто не ест, потому как червивые? Вот так преступление! Совсем спятили…
— Ах ты, воровка!..
Роза вскинула на нее глаза.
— Возьми назад «воровку», а не то…
— Ах ты со мной еще и на ты!.. Ну я тебе задам урок, чтобы неповадно было воровать.
— Да вы что, и впрямь спятили? Что я такого сделала? Дульсина вдруг очень спокойно обратилась к служанке:
— Вызови полицию, Леопольдина.
И Леопольдина, смотрящая иногда телевизор и проглядывающая газеты, рявкнула на Розу тоном свирепого полицейского сержанта:
— Стоять!
В ЧУЖОМ САДУ
Услышав вопли и шум борьбы, мальчишки, притаившиеся за оградой в ожидании спелых слив, бросились наутек.
Теперь они сидели у совсем развалившейся хибары, за пустырем, и по‑разному переживали случившееся.
— Давайте в шарики сыграем, — неуверенно предложил один.
— Лучше в футбол. В футбол же хотели! Если бы не Роза…
— Ты насчет Розы помолчи, Пирикин. Еще неизвестно, чем это для нее кончится.
— Сама же виновата, Кот! Я предупреждал: прошлый раз еле ноги унесли…
— Помолчи, а то я тебе сейчас как звездану!..
— Ладно, ребята. Все равно — чем мы ей поможем? Давайте в шарики играть.
Рикардо, как и его брат‑близнец Рохелио, недолюбливал Леопольдину. Эта женщина пользовалась особым доверием его сводных сестер и имела в доме влияние, редкое для служанки, хотя бы и старшей. И всякий, кто был ей несимпатичен, уже одним этим был приятен Рикардо. Сейчас он стоял и с интересом смотрел на девчонку, залезшую к ним в сад.
— Леопольдина, немедленно вызови полицию, — напомнила Дульсина.
— Какую полицию? Ты что?! Тут всего и дела‑то… Девчонка была явно напугана происходящим, но храбрилась.
— Я мигом, сеньорита Дульсина. — Служанка поспешил? к воротам.
— Эй, ты что, глухая что ли, осади назад, — крикнула ей вслед Роза.
Рикардо усмехнулся.
— Леопольдина, — позвал он. — Позволь я сам займусь этим делом.
— Но, голубчик Рикардо, — фамильярно, на правах почти члена семьи отозвалась та, — сеньорита дала мне поручение. Эта девчонка залезла сюда, чтобы ограбить нас.
— Нас? Вы имеете в виду нас, Линаресов? Или себя? Леопольдина оскорбленно поджала губы.
— Какое это ограбление? Ну съела девочка сливу… Они же все равно сгниют.
— Что же прикажете мне делать, сеньорита Дульсина?
— Слушаться меня, — спокойно сказал Рикардо.
— Ты что, намерен защищать эту чумную зверюшку? Дульсина фыркнула.
— Ты полегче выражайся, со мной это не пройдет, я не вислоухая какая‑нибудь, — пробурчала Роза.
Рикардо взял ее за руку.
— Успокойся, — улыбнулся он. — Зачем тебе сливы?
— Ну, парень, ты даешь… Такой большой — и не знаешь, зачем сливы? Затем, чтобы их лопать.
— Естественно… Но ты ведь понимаешь, что поступила плохо, правда? Ну, если честно?..
— Да чего уж… Если честно… Но ведь всего две‑три сливы. Они же там просто так висят. Гниют даром. Вы же их и не едите никогда. А вот Кот их любит.
— Какой еще кот? И неправда, что мы их не едим — я из них варенье варю, — снова завопила Леопольдина.
— Как же — уж вы сварите…
— И Рохелио их любит! А ты…
— Прошу, Леопольдина, хватит, — сказал Рикардо. Он снова улыбнулся Розе. — Ты ведь больше не будешь?
— Нет!
— Обещаешь?
— Ну обещаю. Пусть у меня глаза на лоб вылезут, пусть печень‑селезень лопнет…
— Не селезень, а селезенка. Невежа! — Леопольдина только что не шипела от злости.
— Не невежа, а невежда, вы ведь это имели в виду, Леопольдина? — не удержался, чтобы не съязвить, Рикардо.
— Этот парень — он меня понял. — Роза совсем успокоилась.
— Конечно, мы друг друга поняли.
— И все дела, — закрыла тему Роза. Все стояли, не зная, что делать дальше.
— Себастьян, — позвал Рикардо, — нарви слив, положи в сумку и отдай девушке.
Себастьян, куривший поодаль, затушил сигарету.
— Позволь, Рикардо… — начала было Дульсина. Но Рикардо жестом отправил Себастьяна выполнять поручение.
— А вы, Леопольдина, ступайте в кладовую и набейте сумку съестным.
Он подмигнул Розе:
— Небось проголодалась?
— Да уж и не помню, когда мы с матушкой Томасой ужинали.
— Как тебя зовут?
— Меня‑то? Вообще‑то Розой. Но в Вилья‑Руин больше кличут Рози или Розита. Как кому нравится.
Леопольдина растерянно стояла на месте.
— Выполните распоряжение Рикардо, — сказала ей Дульсина. Служанка со злостью взглянула на Розу:
— Грязнуля, растрепа! И вместо того чтобы в полицию, ее еще угощают! Эх!.. Вот потому‑то человечество и идет к упадку.
С этой печальной философской сентенцией служанка удалилась.
— Ума не приложу, зачем такую злобную грымзу здесь держат, — искренне удивилась Роза. — Тараторит, тараторит — ничего не поймешь. Грымза…
Рикардо достал кошелек. Этого Дульсина не выдержала.
— Не думаешь ли ты ей и денег дать?
— Угадала. Вот только мелких нет… Не одолжишь мне пять тысяч песо?
Рикардо подошел к Розе и шутливо приобнял ее. Дульсина смотрела на них, молча возмущаясь.
Кандида с трудом высвободилась из объятий адвоката Роблеса.
— Хватит, того и гляди вернется сестра. Она тяжело дышала, поправляя кофточку. Федерико взял ее за руку.
— Завтра увидимся?
Он смотрел на Кандиду в упор. Он очень верил в этот свой взгляд: надо смотреть женщине прямо в глаза и внушать себе, что любишь ее. Себе‑то, может, и не внушишь, а уж ей — точно.
Но надо признать, что Федерико Роблес и любил женщин, не какую‑нибудь одну, а всех, за исключением старух и уродов.
— Не знаю. Я боюсь Дульсину. Может быть, пора ей все открыть?
Федерико выпустил руку Кандиды.
— Ты не согласен?
— Трудно сказать.
— Но ты же только что говорил, что она не может нам помешать. Меня это даже удивило: ты ведь всегда считал, что сестра не должна о нас ничего знать.
— Видишь ли… Я не уверен, что она одобрит твое увлечение… ну, скажем, простым администратором. Но, думаю, наступит момент, когда мы сможем обо всем ей рассказать.
Честно говоря, сестры были очень похожи. Окажись сейчас на месте Кандиды Дульсина, лиценциат Роблес не дал бы голову на отсечение, что испытывал бы чувства, сильно отличающиеся от тех, которые он испытывал сейчас.
Да еще эта детская привычка носить одинаковые платья, отличающиеся друг от друга только цветом какой‑нибудь второстепенной детали. Скажем, на обеих сиреневые платья, но у Кандиды пояс — белый, а у Дульсины — желтый.
Федерико с удовольствием развязал бы сейчас этот белый пояс.
Он нежно поцеловал руку Кандиды.
— Она все равно однажды догадается. Наши свидания…
— Но ведь ты говоришь ей, что идешь в храм.
— Она не так глупа. К тому же… если учесть, как далеко мы зашли… И придет день, когда… когда последствия наших отношений станут очевидны…
Федерико снова выпустил ее руку.
— Последствия?
— Да, Федерико, да!.. Если окажется, что я беременна… Теперь Кандида сама взяла Федерико за руку, но в это время за дверью кабинета раздались шаги.
Кот кинул шарик — и снова неудачно. Для хорошего броска надо сосредоточиться и думать только о попадании. А он думал о том, что с Розой получилось нехорошо, что они ее бросили, хотя с ней скорее всего ничего страшного не случится. Ну в крайнем случае наподдадут слегка — в первый раз, что ли? — но вот ее возвращение на пустырь ничего хорошего им не сулит. Розита скора на расправу.
Пирикин, наоборот, бросал удачно. Он уже был близок к победе, когда кто‑то из мальчишек завопил:
— Глядите, Розита идет!
Трудно сказать, чего больше было в этом вопле: радости или испуга.
…Роза, измазавшись соком огромной спелой сливы, медленно брела по пустырю. Перед глазами у нее все еще стояла сцена в саду этого богатого парня.
Эта красивая мымра, его сестрица, спросила:
— Не кажется ли тебе, Рикардо, что слив и сумки с едой вполне достаточно?
— Но что такое пять тысяч песо? Что на них купишь нынче? Поэтому дай мне лучше десять тысяч.
— Ни сентаво.
И тут этот парень подошел к ней, к Дульсине этой, и говорит:
— Знаешь что, сестрица, нам пора поговорить с глазу на глаз.
Но прежде, чем уйти, он опять вернулся к Розе и ласково взял ее двумя пальцами за щеку. Он долго внимательно смотрел на нее и потом вдруг сказал:
— А знаешь, что?.. Ты красивая. — Он улыбнулся. (Он, надо сказать, очень хорошо это делал.) И добавил: — Конечно, если тебя помыть и приодеть.
Во дает!
После этого он взял свою сестрицу за руку, но она вырвала ее. И они ушли.
Пришел Себастьян с сумкой слив.
— Ну, повезло тебе, девушка, — сказал он. — Не приди сеньор Рикардо, эти две гадюки отправили бы тебя в полицию. Уж будь уверена.
— Не иначе. Но только худо бы им пришлось. У меня там, за забором, куча корешей. И у каждого во‑от такая рогатка! Они бы здесь все стекла повыбива…
Роза осеклась. Но Себастьян только расхохотался. Тут появилась и Леопольдина в сопровождении еще одной служанки с сумкой.
— Вот и стервятница пожаловала, — сообщила Себастьяну Роза.
— Уймись, уймись, дьяволенок, — сказал он. — Все‑таки ты набезобразничала.
— Ну так ведь я обещала этому малому, что такое больше не повторится.
Леопольдина, всем видом выказывая Розе презрение, прошипела служанке:
— Отдайте сумку этой…
— Слушаюсь. — Девушка протянула сумку Розе.
— Много вы о себе понимаете, вот что я вам скажу. А сама — кошка паршивая, не более того.
По опыту зная, что Розу не переговоришь, Леопольдина с ворчанием удалилась.
Роза встала на колени и раскрыла сумки, заглядывая внутрь.
— Надо посмотреть. Может, там и нет ничего… Себастьян беззвучно хохотал…
Роза посмотрела на ограду, примеряясь.
— Парень‑то навряд ли вернется. А? Как считаете?
— Деньги обещал?
— Так он сказал.
— Вон как… — сказал Себастьян, и по его тону можно было понять, что раз уж молодой сеньор обещал деньги, то вернется обязательно.
— Я, пожалуй, пойду, а то меня мои кореша за забором заждались.
— Да их давно след простыл.
— Да пошел ты — не может быть того!..
— Идем я тебя в ворота выпущу. Сама увидишь.
Он открыл ей ворота, и она увидела пустую улицу. Это было самое настоящее предательство. А предательства Розита не прощала.
— Ладно, спасибо за сливы. И за все… Дон Себастьян, верно? Или — дон Себас? Дон Себас!
— Себас, Себас, — усмехнулся тот.
— Еще раз спасибочки!.. Свидимся еще.
…Роза медленно подходила к замершим и прекратившим игру мальчишкам. Они со страхом смотрели на нее. Их счастье, что Роза была отходчива.
— Привет.
— Здорово!
— Ну как ты, Розита?
— Что это у тебя за сумки, Рози? Их не было!
— Трусы! Дерьмо кошачье! Бросили меня… Меня эти две стервы, цапучие, вроде кактуса, чуть в каталажку не упекли. Спасибо, парень у них там нормальный оказался… Томасе ничего не сказали?
Грозу явно пронесло.
— Что ты, Розита, никто ничего не знает!
— Мы никому ни словечка.
— Мы знали, что ты выкрутишься.
— Ты у нас живучая, ‑хуже кошки! Роза оглядела их.
— Вот что я вам скажу, ребятки. Со мной целую неделю не заговаривать и в игры меня не звать.
— Ты что, опупела?
— Цыц! Не понятно? А теперь можете раскрыть сумки и понюхать. Ну, как аромат?
Едва Кандида и Федерико отпрянули друг от друга, в кабинет вошли Дульсина и Рикардо.
— Вы здесь, видно, не скучали, если учесть, что ничего не знаете о происшедшем в саду, — сказала Дульсина.
— А что случилось? — нервно спросила Кандида.
— Девчонка‑воровка забралась в сад. Рикардо рассмеялся.
— Дульсина всегда все преувеличивает. Ну, захотелось девочке слив.
— Это, по мнению нашего братца, не воровство! Раздраженная Дульсина подошла к сейфу.
— Сейчас, лиценциат, вам предстоит одна формальность.
— Может, она была голодна, эта девочка? Правда, Федерико, — подсела к Роблесу Кандида и тут же испуганно поправилась: — Правда, лиценциат?..
Рикардо улыбнулся.
— Вот возьми десять тысяч песо для своей воровки, — сказала Дульсина. — А вы, лиценциат, выпишите чек на имя Рикардо. На сто тысяч песо.
Федерико недоуменно взглянул на нее.
— Но недавно вы мне сказали…
— Да, я сказала, чтобы вы в этом месяце не выдавали Рикардо ни сентаво. Но Рикардо большой мастер находить веские доводы, чтобы получить от меня желаемое. Выпишите чек, лиценциат.
И она передала ему чековую книжку. Кандида изумленно смотрела, как Федерико выписывает чек.
…Когда Рикардо сбежал по лестнице в сад, там был только Себастьян. Он, насвистывая, подстригал кусты.
— А где девушка?
— Ушла.
— Как? Не дождавшись денег?
— Она сказала, хватит и того, что ей дали. Велела поблагодарить. И еще сказала, что вы очень хороший.
Рикардо улыбнулся.
— Жаль, что ушла. Думаю, деньги бы ей не помешали.
— Если желаете, я их могу отнести ей.
— Ты разве знаешь, где она живет?
— Она сказала, что живет в Вилья‑Руин. Это недалеко. Зовут ее Роза. И она не такова, чтобы в этом затерянном городе ее не знали. Приметная девушка.
— Хорошо. Отнеси ей деньги.
Рикардо подумал. Потом жестом остановил садовника.
— А знаешь, я попробую найти другой способ, как передать.
Томаса с удивлением смотрела на сумки, принесенные Розой.
— Смотри, какие сливы. Ну, съешь хотя бы одну.
— Не хочется, доченька. Сейчас не хочется.
— Ты когда‑нибудь ела такие?
Томаса взглянула на Розу с грустной усмешкой:
— Конечно. Только давно.
— Когда ты с моей мамой жила?
— Да…
Роза начала разбирать сумки, выставляя на стол многочисленные банки, выкладывая пакеты.
— Вот. Называется «Пю… пю‑ре из то‑матов». А здесь — рис. А здесь — фасоль.
— Откуда все это?
— Подарили, честное слово! Уж сегодня мы точно поедим на славу!
— Что ты опять натворила, Розита? Роза замерла.
— Да ты что, Манина? Помереть мне на месте, если вру. Папой‑мамой клянусь, что не крала. Ей‑Богу, мне их подарили.
Для Томасы эта клятва в устах Розы прозвучала невесело.
— Где? За что?
— Ну, в одном доме…
— Ох, Роза, ты что‑то от меня скрываешь. Все это однажды кончится полицией.
— Манина, я тебе так скажу: я, конечно, не была паинькой, но все обошлось. Это действительно подарок. И я тебе все расскажу, все как есть, клянусь Девой Гвадалупе…
Томаса смотрела на нее с сомнением.
В доме Линаресов тоже собирались ужинать. Сестры и Рикардо сидели за столом. Леопольдина с другой служанкой суетились вокруг.
— Что, Рохелио и сегодня с нами не будет ужинать? — спросил Рикардо.
— Что тут удивительного. Ты же знаешь, стоит ему запереться у себя, и нет такой силы, которая могла бы извлечь твоего братца из его комнаты.
— Бедняга, он ни о чем не может думать, кроме своих больных ног, — сказала Кандида.
— Он придает своей болезни слишком большое значение. Не он один такой, — поддержала ее Дульсина.
— Он должен больше доверять врачам, — заметил Рикардо.
— Платить врачам — все равно что швырять деньги на ветер. Рикардо не согласился.
— Все‑таки у него это не от рождения. Это следствие аварии.
— Ну и что? Сколько врачей его лечили. Где результаты?
— Может, нужен один, но толковый.
— Но каждый раз, когда я предлагаю показать его новому. врачу, он отвечает мне одно и то же: не лезь в мою жизнь.
Покончив, как ей показалось, с этой неприятной темой, Дульсина посмотрела на Кандиду.
— Ты что‑то хочешь сказать? Кандида кивнула.
— Я говорила, Рикардо, что Леонела утром звонила тебе несколько раз?
— В самом деле? — равнодушно спросил Рикардо.
— Да. Свяжись с ней.
— У меня нет на это ни времени, ни желания.
— Да Господь с тобой, — вмешалась Дульсина. — Как ты обходишься с Леонелой! Она такая милая. И так благосклонна к тебе. Только о тебе и говорит.
Рикардо поморщился.
— Именно это нравится мне в ней меньше всего. Эта ее настойчивость. Я бы даже сказал — назойливость.
Рикардо лениво пошевелил вилкой.
— Ты сам не знаешь, что говоришь, — продолжала Дульсина. — Другой бы на твоем месте нос задрал. Леонела, с ее красотой, богатством, престижем в обществе. А до чего элегантна!.. Мне бы хотелось, чтобы ты женился на ней.
А?
— Но ты же знаешь, что я об этом твоем желании думаю. Леонела для меня товарищ, и не больше. С ней хорошо в обществе… Я даже готов допустить, что она обворожительна. Но не для меня. Я не вижу в ней ни своей жены, ни матери моих детей.
— Вот это славно! Не зарекайся. Я уверена, что ты женишься на Леонеле.
— Заблуждаешься, сестренка.
— А вот увидишь.
— Забудь и думать.
Дульсина рассматривала в бокале легкое светлое вино.
— Ты говоришь это из духа противоречия.
— Понимайте, как хотите.
Рикардо встал и подошел к окну, за которым тихо шелестел сад. Он помолчал. Потом внезапно обернулся и с улыбкой посмотрел на сестер.
— Да я скорей готов жениться на этой сегодняшней дикарке, которая забралась в наш сад, чем на Леонеле!
Сестры оторопело уставились на него.
ПОПУГАЙ РИКАРДО
Роза любила бывать на рынке. Деньги в доме водились редко. Но на прилавках было много такого, на что просто интересно было посмотреть. А за прилавками стояли в основном хорошо знакомые Розе люди, с которыми что поторговаться, что просто поболтать — одно удовольствие.
Сегодня Розе нужно было купить мясо, лук и чеснок. Но почему‑то ее тянуло в другой уголок рынка, где продавались цветы. Обычно они не привлекали ее внимания. И то, что она вот уже пять минут стояла, любуясь тугой желтой розой, удивило ее саму.
— Черт, какая красивая, — сказала она сама себе. И подумала о том, что слово это было недавно сказано странным парнем, хозяином сада, сказано о ней, Розите…
Люди вокруг шумели, спорили. То и дело кто‑нибудь из них кивал Розе, передавал привет Томасе, справлялся о ее здоровье, и Роза объясняла,.что у Томасы застарелая «ревма», а так — все ничего.
— Как поживаете, донья Фило?
— Спасибо, крошка.
Торговка Филомена наклоняется к Розе и таинственно говорит ей:
— Скажи Томасе, через пару деньков травку ей пришлю, чаек заварит — лучшее средство от ревмы.
— Скажу, донья Фило.
По соседству торговал старый Иларио. Роза подошла к клетке с огромным ярким попугаем.
— Здравствуй, птичка, — сказала она. — Дон Иларио, этого попугая никому не продавайте. Вот разбогатею и сама куплю.
Иларио что‑то прикинул в уме.
— Когда ты разбогатеешь? Когда у этого попугая правнуки появятся?
— Шутник вы, дон Иларио. Иларио понизил голос.
— Не была бы ты такой дикаркой — давно бы попугайчика себе завела. Нравится?
— Конечно. Мы с ним кореша. Правда, сынок?
— Ну, раз кореша — можешь забирать.
— Правда?
— Конечно.
— Ну так я его забираю?.
— Забирай, только заплати.
— А! За деньги! — Она разочарована.
Иларио поманил Розу пальцем. Она наклонилась к нему.
— Зачем за деньги? — говорит Иларио тихонько. — Бери за поцелуйчик.
Роза выпрямилась и повертела пальцем у виска.
— У тебя что — крыша поехала? Вот уж правда: седина в бороду — бес в ребро.
— Ну, нет деньжат — нет и попугая, — хрипло сказал раздосадованный торговец.
Роза отошла от прилавка. В задумчивости побродила по рынку несколько минут, а потом вдруг решительно возвратилась к клетке с попугаем.
— Дон Иларио, беру за вашу цену, — громко сказала она. Иларио взволнован.
— Не шутишь?
— Какие шутки, — грустно ответила Роза. Иларио опять поманил ее пальцем.
— Пошли в кабачок.
— Какой кабачок? Здесь о цене договорились, здесь и расплачусь.
— Тихо ты!
— А чего — тихо? Донья Фило, дон Мануэль, все слышали: у нас с доном Иларио сделка. Он мне за поцелуй отдаст своего попугая!.
Все вокруг на минутку затихают и с интересом смотрят на Розу.
— Розита, Розита, угомонись, иди‑ка лучше домой, — говорит ей Филомена.
— Отчего же? Ну же, дон Иларио! Уговор дороже денег.
— Давай, Иларио, не тяни, не позорь своей торговли, уговор дороже денег, — смеется Мануэль.
Красный, потный Иларио, ударяясь макушкой о навес, вылезает из‑за прилавка и вытирает рот полой рубашки.
— Закройте глаза, — командует Роза.
Иларио закрывает глаза и вытягивает трубочкой губы. Роза быстро чмокает его в щеку и направляется за попугаем.
— Это подлог, — кричит Иларио. — Разве это поцелуй?
— Какой поцелуй — мы не оговаривали, — отвечает Роза, пересаживая попугая себе на плечо.
Все хохочут над торговцем.
— Гляди не упади, сынок! — говорит Роза попугаю, покидая рынок.
Томаса с ужасом смотрела на нового громадного и нарядного постояльца своего бедного жилища.
— Это ведь еще один рот, — говорит она обреченно.
— Ну подумаешь, Манина. Много ли съест этот бедный попугайчик? Ему все сгодится.
— Но уж чистить и кормить ты его сама будешь!
— Конечно. Лети сюда, сынок!
Попугай, к удивлению Томасы, перелетел со стола, где сидел, на плечо Розы.
— Молодец, послушный. Как же тебя назвать? Роза размышляет недолго.
— Назову‑ка я тебя, парень, Рикардо.
— Грр… грр… Рикар‑рдо! — внезапно вопит попугай. Роза счастливо хохочет.
— Тебе нравится? Ну и мне нравится! Томаса улыбается.
— Да ведь это человеческое имя.
— Ну и пусть. Рикардо.
— Р‑р‑рикар‑р‑рдо! — орет попугай. И в эту самую минуту в приоткрытую дверь их домика входит незнакомый Томасе молодой человек. Он смущенно улыбается, потом взгляд его падает на попугая.
— Вы меня извините, но он меня позвал, потому я и вошел без стука.
— Ну, ты даешь… — говорит Роза попугаю. Мгновение все молчат.
— Как же ты нашел меня? — спросила Роза вошедшего.
— А тебя в этом квартале все знают.
Томаса переводит взгляд с молодого человека на Розу и обратно.
— Кто это, Розита? — беспокойно спрашивает она.
— Рикардо, — отвечает Розита.
— Да я не про попугая.
— Я тоже.
Розита смеется.
Когда выясняется, что это тот самый юноша, который подарил Розе сумки с едой, Роза торжествующе смотрит на Томасу.
— Ну, убедилась, что я ничего не крала?
— Это так, сеньора, — подтверждает Рикардо.
— Р‑р‑рикар‑р‑рдо! — вопит попугай. — Рикардо хороший!
— Вы уж простите ее, сеньор, надо же, дала попугаю человеческое имя.
— Привет, тезка, — смеется Рикардо. Он вынимает из кармана деньги.
— Возьми их, Розита. Это то, чего ты не дождалась вчера. И тут Томаса вдруг решительно берет его за руку.
— Послушайте, юноша. Это что за деньги вы даете моей внучке?
— Роза сказала мне вчера, что вы нуждаетесь. Эти деньги как‑то помогут…
— Ну нет. Как бы мы ни нуждались…
— Поверьте, это от чистого сердца. И тут вступает Роза:
— Ты, Манина, со своими… этими… как их…
— Принципами, наверно, — улыбаясь, подсказывает Рикардо.
— Вот!.. С ними! А Рикардо просто добрый. Он — по доброте, а ты ему тут устраиваешь эти… принципы.
— Поверьте, мне ничего не надо — я просто хочу помочь. Вдвоем им удается успокоить Томасу.
— Ты хоть поблагодари молодого человека, — говорит она.
— Спасибо, Рикардо, ты парень что надо.
— Если вы позволите, сеньора, — обращается Рикардо к Томасе, — мне было бы приятно и впредь немного помогать вам.
— Только этого не хватало!.. — всплеснула руками Томаса. — Мы бедны, но не настолько.
— Ну вот, заладила: не настолько! Вот именно, что настолько! Настолько, что то и дело спать ложимся без ужина.
Роза возмущенно посмотрела на Томасу: чего, мол, ты очки‑то человеку втираешь!
— Зачем ты, Рози? — тихо сказала Томаса.
— Рикардо, ты только немножечко помоги нам, а уж там мы сами. А?
— Рассчитывайте на меня, сеньора… Прощай, красавица. Роза беспечно хохочет.
— Это я‑то красавица? Будет тебе. Ты уж второй раз это говоришь. Разыгрываешь…
— Но это правда. А уж если приведешь себя в порядок…
— Да я ей все время об этом говорю, сеньор. Как об стену горох.
— Послушайся матушку Томасу, — весело подмигнул Рикардо Розе, направляясь в дверям.
— Вообще‑то надо бы, — соглашается Роза. — Я провожу тебя.
Они вышли из дома и пошли по грязной щебенке «затерянного города». На перекрестке они остановились, чтобы проститься. Но чуть раньше им повстречалась Каридад, несущая мокрое белье, как будто бы она и не расставалась с ним со времени ссоры с Розой.
Увидев Розу с молодым богато одетым юношей, Каридад останавливается как вкопанная и откровенно наблюдает за тем, как прощаются молодые люди.
Рикардо жмет Розе руку.
— До встречи, Роза.
— До встречи, Рикардо… А знаешь, мне больше нравится, как ты меня до этого назвал.
— Как?
— Ну, ты сказал… красавица…
— А! — Рикардо смеется. — До встречи, красавица… Роза возвращается домой, и никак ей не миновать встречи с Каридад, которая поставила таз с мокрым бельем на землю и вытащила из кармана передника банан.
— И везет же немытым, — сказала она, едва Роза поравнялась с ней.
— Это ты мне? — довольно миролюбиво спрашивает Роза, обернувшись.
— А то кому же? Где мальчика‑то подцепила?
— Это мой друг.
— Ишь нет. Нет, дорогуша, богатые с бедными просто так не дружат.
— Вот видишь, а мне повезло. Это ты точно сказала: которые не моются, тем и везет. Но я все‑таки решила пойти помыться.
— Ты‑то? Да ни за что не поверю.
Но Роза уже не слышит ее, направляясь к дому.
Только что Томаса пережила потрясения, связанные сначала с появлением в доме попугая, а затем его богатого тезки, а тут еще одна тревожная новость: Роза попросила нагреть ей воды.
— Для чего тебе? — спросила Томаса, не замечая странности своего вопроса.
Роза недовольно ответила:
— Как для чего? Чтоб, значит, мыться. Пораженная Томаса молча уставилась на нее. Роза засмеялась.
— Ты что, черта увидела? — Она начала заниматься приготовлениями к мытью. — Разве ты не слышала, что
Рикардо сказал? Я должна ходить чистой и ухоженной. Потому что я раскрасавица.
— Р‑рикар‑р‑до, Р‑рикар‑рдо! — надрывался попугай. Роза нетерпеливо попробовала пальцем греющуюся воду. Томаса смотрела на нее с улыбкой, удивляясь тому, как выросла за последний год ее девочка.
— Да я же ее только поставила, воду… Ну, и Розита! Это же надо, я ее умоляла, умоляла — как об стенку горох. Чужой человек раз сказал — и она прямо с головой в чан готова… Да что ты в нее пальцем тычешь — вода еще холодная!
Эрлинда пришла домой относительно рано, в три часа ночи. Поэтому и проснулась на следующий день раньше обычного, хотя жизнь в Вилья‑Руин кипела уже давным‑давно.
Зевая, она сидела перед зеркалом, расчесывая свои темные волосы и разглядывая загорелые плечи. Ей было слышно, как за стеной молится Фелипа.
Когда раздался стук в дверь, Фелипа медленно двинулась к ней, на ощупь ища ключ.
— Как поживаете, донья Фелипа? — Войдя, Роза первым делом помогла слепой старухе опуститься на стул.
— Бог помогает, девочка. А как Томасина ревма?
— Как всегда. Где ваша внучка? Спит небось.
— Нет, сегодня рано проснулась.
— Я пройду к ней?
Фелипа кивнула. Роза подошла к двери соседней комнаты.
— К тебе можно, Линда?
— Входи, Рози.
— Ты меня прости, я к тебе так рано никогда не захожу, потому что знаю: ты по ночам при больных… Ну а сегодня вот забежала… Ты мне не поможешь?
— Говори.
— Прямо не знаю, с чего начать. Даже стыдно… Мне очень нужно… Не найдется ли у тебя какого платьишка, которое ты не носишь? Может одолжишь?..
Линда, засмеявшись, отодвинула занавеску своего самодельного гардероба.
— Выбирай, какое нравится.
— Да что ты, Линда! Мне какое‑нибудь, какое ты не носишь.
— Говорю, бери любое.
Роза с интересом разглядывала платья подруги.
— Слышь, ты, видать, уйму денег загребаешь на своей работе?
— Да как сказать… На еду бабушке и братьям хватает. Роза уставилась на одно из. платьев.
— Вот у этого платья распрекрасный цвет.
— Нравится? Ну и бери. Дарю. Я его все равно не ношу. Роза сразу даже не поверила в такую щедрость подруги.
— А мне оно хорошо будет? Ты‑то худющая…
Она неумело попыталась приложить платье к своей фигуре.
— В самый раз, — сказала Линда. — Как на тебя шито. Возьми еще туфли.
— Что ты! Я босиком люблю ходить. Или, на худой конец, в кроссовках. Куда удобнее.
Линда рассмеялась.
— Ну ладно, спасибо тебе за платье. Побегу, а то у меня вода греется. Чтобы помыться… Вот что, Эрлинда, ты бы мне нашла работенку. Ну там, где ты работаешь.
— Там — нет, Роза, нет. Это не для тебя.
— Что же она, плохая, что ли, твоя работа?
— Она неплохая. Просто ты ничего не смыслишь… в больных. Этому надо учиться.
— Эх, черт, наверно, ты права. Еще раз спасибо, Линда. Чао!
— Знала бы ты мою работу, девочка, — пробормотала Линда, продолжая разглядывать себя в зеркало.
Когда у Леонелы раздался телефонный звонок, она с неохотой предположила, что это кто‑нибудь из надоевших ей влюбленных в нее кавалеров.
Но оказалось, что звонит Дульсина.
— Дульсина! Я так рада твоему звонку!
— Когда мы можем рассчитывать, что вы с Ванессой у нас отобедаете?
— Что касается меня, в любой момент.
— Например, в пятницу?
— Договорились. Не знаю, сможет ли Ванесса, но я приду точно.
— Гм… Мне бы хотелось видеть вас обеих. Постарайся ее привести.
— А Рикардо будет?
— Ну конечно. Об этом и речь. Леонела привстала со стула.
— То есть?
— Ну что тут непонятного, дорогая? Разве ты не хотела бы выйти замуж за Рикардо? Мы с Кандидой уверены, что лучшей жены нашему любимому брату не найти. Не пора ли нам объединиться для исполнения наших общих желаний?
— Дульсина, ты это серьезно?
— Вполне. Более чем серьезное Я поклялась, что ты будешь женой Рикардо. И не будь я Дульсина Линарес, если не больше чем через три месяца не добьюсь вашей помолвки. Так‑то!
Леонела счастливо улыбалась.