amore.4bb.ru

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » amore.4bb.ru » Книги по мотивам телесериалов » "Девушка по имени Судьба"


"Девушка по имени Судьба"

Сообщений 21 страница 27 из 27

21

Глава 18

          Поднятый по тревоге отряд бойцов под командованием капитана Муньиса скакал туда, где горели ранчо и гибли ни в чем не повинные люди.
          По дороге им встретился обоз, везущий раненых бойцов, и среди них Энрике узнал своего друга Хименеса.
          - Ты будешь жить! Росаура тебя вылечит! - сказал он Хименесу, но тот слабым голосом пробормотал:
          - Мы в раю?
          - О чем ты, друг? Мы живы!
          - Но разве ты не погиб? - спросил изумленный Хименес. - Я сам слышал это от генерала и сказал сеньоре Марии...
          - Боже мой, она тоже об этом узнала! - ужаснулся Энрике.
          - Да, бедняжка потеряла сознание, когда услышала про твою гибель.
          - Ладно, Хименес, поговорим обо всем потом, - сказал Энрике. - Я должен торопиться. Меня ждет бой.
          Поцеловав Хименеса в щеку, он поскакал дальше и вскоре наткнулся на труп Адальберто.
          - Какое несчастье! - повторял Энрике, копая могилу для человека, который был его другом. - Адальберто! Как же так?.. Проклятые дикари!..
          Приказав солдатам сколотить деревянный крест, он сам вырезал на нем имя и фамилию покойного. Затем, молча постояв у холмика, над которым высился крест, двинул свое войско дальше.
          Путь их пролегал через «Эсперансу», и Браулио сразу же узнал капитана Муньиса.
          - У нас такая беда! - бросился он к капитану.
          - Теперь вы будете защищены, - сказал Энрике.
          - Но мертвых уже не воскресить, - вздохнул Браулио. - Хулиана погибла, и сеньор Адальберто!..
          - Да, я знаю, - тоже вздохнул Энрике. – Я сам его похоронил.
          - Хорошо, хоть я успел спасти госпожу, - продолжил Браулио, и Энрике взволнованно воскликнул:
          - Мария здесь?
          - Нет, капитан. Я говорю о сеньоре Виктории. Индейцы убили ее ребенка и мужа – сеньора Адальберто.
          - Вот, значит, как? - в раздумье произнес Энрике, - Виктория и Адальберто... Отведи меня к ней, Браулио.
          - Да, конечно, - засуетился тот, - только вы будьте поосторожней с нею. Она не в себе. Я боюсь за ее рассудок.
          Однако войдя в комнату Виктории, они ее там не обнаружили. И во всем - имении не нашли ее.
          - Что же с нею теперь будет? - плакал, не стыдясь своих слез, Браулио. - Нельзя было оставлять ее одну!.. Что я скажу сеньоре Асунсьон? Не уберег я молодую госпожу, не уберег!..
          Энрике велел солдатам прочесать окрестности, но Виктория уже ушла слишком далеко от имения. Безумие вело ее к тому месту, где она оставила Адальберто. И, увидев свежую могилу, она не сразу поняла, кто здесь захоронен. Долго вглядывалась в буквы, вырезанные на кресте, и не могла сложить их в слова.
          Наконец ее сознание чуть-чуть прояснилось, она прочитала надпись на кресте. С плачем бросилась обнимать сырой земляной холмик, причитая над своей несостоявшейся любовью и не видя никакого просвета в будущем.
          Обессилев от рыданий, долго еще лежала Виктория рядом с могилой Адальберто, а затем встала в полный рост.
          - Прощай, мой дорогой друг, - вымолвила она потрескавшимися губами. - Какой-то добрый человек похоронил тебя здесь. А где мой сын? Где наш маленький Адальберто?.. Господи, почему Ты так жесток со мной? Почему не дал мне хотя бы взглянуть на него в последний раз? Никогда Тебе этого не прощу! Слышишь, никогда!
          Послав это страшное проклятие Всевышнему, она вновь побрела по степи - без цели, без дороги, пока не прибилась к пьяным бродягам, которые напоили ее вином и согрели у своего костра.
          А затем один из них увел захмелевшую, полубезумную Викторию в придорожную хижину и воспользовался этой нечаянной добычей по своему разумению.
         
          Горько заплакала Асунсьон, приехав с Шанке в «Эсперансу» и узнав, какая беда свалилась на ее любимую племянницу.
          - Бедная Виктория! Она была беременна... Вот почему они с Хулианой ушли. Ты теперь все понял, Шанке? Они не хотели мешать нашему счастью. А я!.. Я... Слепая ...! Не почувствовала, как нужна Виктории. Где она теперь?
          Прощаясь с безутешной Асунсьон, Энрике клятвенно пообещал ей, что отомстит виновным за содеянное зло.
          - А вы знаете, кто во всем этом повинен? - бросила ему в сердцах Асунсьон, и эти ее гневные слова долго еще звучали в ушах Энрике.
          Вернувшись в свой форт, Энрике еще успел проститься с Хименесом, который умер у него на руках.
          - Прости, я не сумела его спасти, - сказала горестная Росаура.
          - Не казни себя, - обнял ее Энрике. - Не ты повинна в том, что гибнут люди, что я потерял сразу двух своих друзей, что молодая женщина, девочка, которую я знал веселой и жизнерадостной, обезумела от горя и бродит где-то по степи... Господи, что же мы все натворили? Когда придет конец этому кровопролитию?!
         
          Для Гонсало наступили весьма ответственные дни. Он ни на шаг не отходил от Марии, боясь упустить момент родов. И когда они, наконец, начались, решительно приступил к осуществлению своего изуверского плана.
          Прежде всего, ему надо было выставить из дома тестя - под любым предлогом. И он сказал Мануэлю, что того будто бы вызывает к себе депутат Байгоррия.
          - Но не могу же я сейчас оставить Марию, - возразил Мануэль.
          - Не волнуйтесь, Доминга уже пошла за доктором, - успокоил его Гонсало. - А Байгоррии я пообещал, что вы приедете к означенному часу.
          Обязательный Мануэль не мог подвести зятя и поступил в соответствии с расчетом Гонсало - уехал, доверив дочь ее опасному супругу.
          Доминга же не дошла до доктора Падина: по дороге на нее напали бандиты и, ударив тяжелым предметом по голове, оттащили старую няньку в глухое место.
          А тем временем в доме Оласаблей появилась повитуха Рамона и, передав Гонсало завернутую в одеяльце дочь Маргариты, занялась роженицей.
          Гонсало с нежностью глядел на девочку, говоря ей:
          - Клянусь, ты будешь богата и счастлива. Я, твой отец, не пожалею для этого сил. Никого не пощажу, только бы ты, моя доченька, была здорова и жила в роскоши. Потерпи немножко, скоро я представлю тебе твою маму.
          Он старался не слушать, как за стеной стонала и кричала Мария, как мучилась она, рожая другого ребенка, отцом которого тоже был Гонсало. Того, другого, ребенка он считал чужим и недостойным жить на белом свете. Головорезы Бенито затаились наготове, ожидая только сигнала от дона Линча.
          Марии же, по плану Гонсало, отводилась другая роль: он великодушно даровал ей жизнь - в обмен на то, что она, именно она, вырастит его дочь. Единственную, как он полагал, его дочь.
          А между тем в соседней комнате Рамона уже приняла на руки младенца, рожденного Марией. Это была тоже девочка - хорошенькая, похожая на мать, беззащитная.
          Но при виде этого, ни в чем не повинного ребеночка, Гонсало остался холоден и жесток. Сердце его не дрогнуло, не подсказало ему, что он отправляет на смерть свою собственную дочь.
          Быстро передав Рамоне девочку Маргариты, он сунул ребенка Марии в руки Бенито, дожидавшегося на лестнице.
          - Отнеси ее пока в дом к Рамоне.
          - А может, сразу... того... - предложил Бенито.
          - Ну не здесь же! - вскипел Гонсало. - И вообще, подожди с этим. Дай довести дело до конца.
          Почему он сказал так? Почему велел повременить с убийством своей второй дочери?
          Если бы Гонсало задал себе этот вопрос тогда, то, наверное, ответил бы, что поступил так из суеверия. Боялся взять на душу еще больший грех, пока Мария не увидела девочку Маргариты и не признала ее своей дочерью. Боялся, что материнское сердце отторгнет чужое дитя, и тогда... Он даже представить боялся эту страшную картину.
          Но Мария, когда ей поднесли чужого ребенка, не почувствовала подмены - улыбнулась, прижала девочку к себе и прошептала:
          - Доченька моя! Слава Богу...
          В этот момент как раз вернулся взволнованный Мануэль, и Гонсало со счастливой улыбкой предъявил ему новорожденную внучку.
          Растроганный Мануэль едва устоял на ногах от счастья.
          - Я хочу назвать ее Лусией, - слабым голосом вымолвила Мария.
          - Что ж, по-моему, прекрасное имя! - согласился Гонсало.
          Мануэль был того же мнения. Когда волнения немного улеглись, Мария вспомнила о Доминге:
          - Где она? Я хочу ее порадовать.
          Встревоженный отсутствием Доминги, Мануэль пошел искать ее по дому и внезапно увидел Консепсьон, которая буквально тащила на себе старую негритянку.
          - Боже мой! Что случилось? - испуганно воскликнул Мануэль.
          - Я нашла ее тут неподалеку, - пояснила Консепсьон. - Она ползком пыталась добраться до дома.
          Гонсало тоже вышел в гостиную и замер, увидев Домингу.
          - Что с тобой? - подхватив ее на руки, спросил он.
          - На меня напали какие-то бандиты, - с трудом выговаривая слова, ответила она.
          - Ты запомнила их лица?
          - Нет. Они подкрались сзади.
          - Сейчас я помогу тебе, ты ляжешь в постель, - облегченно вздохнув, сказал Гонсало, - а Консепсьон сбегает за врачом. Мы выходим тебя, и ты еще будешь нянчить маленькую Лусию.
          - Уже родилась? Девочка? - просияла улыбкой Доминга.
          - Да, все в порядке, Мария тоже здорова! - радостно сообщил Мануэль.
          - Ну, теперь я уж точно не помру, - весело заявила Доминга.
         
          Гонсало очень нервничал, оттого что никак не мог уйти из дома - то надо было дожидаться приезда врача, потом ждать, пока тот осмотрит Домингу, потом пришлось из вежливости попить с ним чаю. А тут еще и Мануэль долго не мог угомониться - все обсуждал с зятем будущее своей внучки.
          Гонсало же при этом не находил себе места: ему вдруг пришло в голову, что Маргарита, очнувшись и не увидев рядом с собой ребенка, может натворить немало бед.
          Поэтому он, как только представилась возможность, тайком улизнул из дома и помчался не к Бенито и Рамоне, а прежде всего к Маргарите.
          Она действительно уже обнаружила пропажу и, несмотря на то, что была очень слаба, порывалась идти к Гонсало, искать своего ребенка. Сиделке, присматривающей за Маргаритой, с трудом удавалось ее удерживать.
          - Слава Богу, вы пришли, - сказала Гонсало сиделка. - Еще чуть- чуть, и я бы с нею не справилась. Откуда в ней только силы взялись!
          - Где моя девочка? - истерично закричала Маргарита, увидев Гонсало. - Куда ты ее унес? Что ты с нею сделал?
          - Я отвечу, но прежде ты должна успокоиться, - строго произнес Гонсало.
          Успокоиться Маргарита не могла: тревога за дочь не покидала ее. И тогда Гонсало, больше не щадя ее, прямо сказал, что девочка умерла.
          - Нет, ты врешь! Я не верю тебе! Она жива! - неистово заголосила Маргарита.
          - Я только что похоронил нашу дочь, - твердо молвил Гонсало.
          - Не верю! Покажи мне могилку. Придем туда сейчас же!
          - Этого я тебе не скажу, - безжалостно заявил он. - Мне не нужна женщина, которая каждый день будет ходить на кладбище и рыдать там над могилой.
          - Ты и в этом мне отказываешь? - возмутилась Маргарита.
          Долго еще Гонсало пришлось уговаривать Маргариту смириться с несчастьем и попытаться жить как прежде.
          А тем временем терпение Бенито лопнуло. Не в силах выносить детского плача, он решил больше не ждать Гонсало и задушить девочку.
          Когда его тяжелые ручищи обхватили ее горлышко, Рамона тоже не выдержала и, схватив подвернувшийся под руку утюг, оглушила им Бенито.
          Затем взяла девочку на руки и понесла ее по темным ночным улицам, надеясь до рассвета уйти подальше от города, в который для нее уже навсегда была заказана дорога.
          Но выбравшись за город и оказавшись в чистом поле, она опомнилась:  что же ей делать с ребенком, который плакал и мог умереть от голода? Искать для него кормилицу? Но Гонсало Линч наверняка уже дал задание своим бандитам, и те перевернут всю округу, расспрашивая о женщине с грудным ребенком.
          Нет, надо срочно избавиться от девочки, решила Рамона. Подбросить бы ее кому-нибудь, да откуда людям взяться ночью посреди степи!
          И тут она увидела цирковые повозки, расположившиеся здесь для ночевки.
          - Ну, малышка, Бог тебя бережет! - сказала Рамона. - Авось убережет и меня, за то, что не дала тебе умереть. Прости старуху. Теперь твоя судьба - жить с этими циркачами.
          Она положила плачущую девочку неподалеку от повозки и быстрым шагом удалилась в степь, скрывшись в ночной мгле.
         
          Хозяин передвижного цирка и сам же главный артист Мигель проснулся от странных звуков, похожих на писк котенка.
          Хосефина, его жена, тоже заворочалась во сне, а затем, открыв глаза, спросила мужа:
          - Ты слышишь?
          - Да. Наверное, котенок. А может... ребенок? - внезапно предположил он.
          - Ребенок? Здесь? - усомнилась Хосефина.
          - Пойду посмотрю, - встал с постели Мигель.
          - Я с тобой! - вскочила Хосефина, уже не сомневавшаяся в том, что слышит плач младенца.
          Мигель, осторожно взяв на руки ребенка, вгляделся в него.
          - Это девочка! Совсем недавно родилась, посмотри!
          Он поднес ребенка к стоявшей чуть поодаль Хосефине, и в этот момент глухая степь озарилась заревом, и прогремел мощный взрыв.
          Обернувшись на этот страшный звук, Мигель и Хосефина увидели, как их повозка взлетела в воздух.
          - Порох для фейерверка взорвался, - догадался Мигель. - Наверняка на него упал фонарь, а мы и не заметили.
          - Это она спасла нас, - сказала потрясенная Хосефина. - Ты понимаешь, что она совершила чудо?
          - Да, - сказал Мигель. - Благодаря этой малышке мы остались живы. Давай так и назовем ее: Милагрос, что означает - чудо.
          - По-моему, очень красивое имя, - согласилась Хосефина. - И вполне подходящее для циркачки - звучное! Мы ведь вырастим ее настоящей циркачкой, не правда ли?
          Так нашла свое пристанище дочь Марии.
          А сын Виктории попал в лагерь к индейцам, где молодая чета дала ему имя Катриэль и поклялась воспитать его храбрым воином, настоящим индейцем...

0

22

YulianaSun, спасибо!

0

23

Ого!! прочитала на одном дыхании!!!!  :cool:  С нетерпением жду продолжения!!!!  :flag:

0

24

Присоединяюсь к goody!
YulianaSun, спасибо Вам огромное!!! :cool:  Если Вам не трудно, продолжите? :)

0

25

ЧАСТЬ II

Глава 1

          Двадцать лет минуло с той поры, как судьба безжалостной рукой разбросала по свету семейство Оласабль и тех, кто был с ним тесно связан.
          Лишь Мария и дон Мануэль оставались в своем прежнем доме, и со стороны могло показаться, что они вполне счастливы, однако это было далеко не так. Оба - и отец, и дочь - горевали по Виктории, от которой не получали никаких вестей и даже не знали, жива ли она вообще. Горечь хозяев разделяла также старая Доминга - седая как лунь, погрузневшая, но все еще опекавшая домочадцев и баловавшая их вкусной едой.
          Годы, проведенные рядом с Гонсало, не принесли Марии радости и покоя, не сблизили ее с мужем, а лишь еще больше от него отдалили. Жизнь словно задалась целью каждый день доказывать ей, насколько несправедлива расхожая истина «стерпится - слюбится». Терпению Мария действительно за двадцать лет научилась в полной мере, а вот любовь или хотя бы сердечная привязанность к мужу так и остались для нее недоступными.
          Но больше всего Марию угнетало то, что и с дочерью она не могла найти общего языка. В значительной степени этому, конечно же, поспособствовал Гонсало, непомерно избаловавший Лусию и постепенно приучивший ее не считаться с мнением матери.
          - У твоей мамы устаревшие взгляды на жизнь, - говаривал он не однажды. - Но что ты хочешь услышать от затворницы, чьи интересы не простираются дальше кухни и гостиной! Общественные проблемы ее не занимают, на светских приемах она всегда тяготится. Такой уж у нее характер. Но ты у меня - совсем другая! Энергичная, сметливая. Со временем ты станешь моей самой главной помощницей в делах, достойной продолжательницей Гонсало Линча и наследницей всего капитала Оласаблей!
          - Да, папочка, я ни в чем тебя не подведу! - с готовностью отвечала Лусия. - А мама мне надоела со своим вечным брюзжанием. Она совсем нас с тобой не понимает.
          - Будь к ней снисходительна, - проявлял великодушие Гонсало. - Все-таки она любит тебя, хоть и понятия не имеет, как надо воспитывать такую умницу и красавицу, как ты.
          - Папочка, я люблю тебя! - восторженно восклицала Лусия. - Ты всегда на моей стороне.
          А Мария, видя, как отдаляется от нее дочь, как дерзит ей и во всем следует примеру Гонсало, тихо плакала в спальне и лишь однажды, не сдержав душевной боли, сказала Доминге:
          - Лусия не любит меня, и я ничего не могу с этим поделать. Иногда мне просто не верится, что она - моя дочь.
          Кроме Доминги, Марии не с кем было откровенничать ни в этом доме, ни за его пределами. Подруг она среди светских дам не завела, отца щадила, стараясь не показывать ему свою печаль, Виктория обитала неизвестно где, и даже к Асунсьон дорога для Марии была заказана: Мануэль запретил дочери общаться с теткой после того, как та вышла замуж за индейца. Он отписал ей «Эсперансу», потребовав, чтобы Асунсьон никогда больше не появлялась в его доме и не компрометировала своим присутствием Марию, Гонсало и Лусию.
          Своего отношения к сестре Мануэль не переменил, даже узнав, что Шанке погиб и Асунсьон осталась совсем одна. И Марии строго-настрого запретил ехать в «Эсперансу», хотя она и умоляла отпустить ее к тетке.
          А уж когда до Санта-Марии докатился слух о том, что Асунсьон усыновила мальчика- индейца, то Мануэль и вовсе проклял ее.
          Так и получилось, что единственным человеком, которому Мария могла открыть хоть малую частичку своей исстрадавшейся души, была старая негритянка Доминга.
         
          А любимая тетушка Марии продолжала жить в «Эсперансе», куда вновь переехала после смерти Шанке. Погиб он в бою, от руки своего давнего недруга Вирхилио, которому Асунсьон тогда же сумела отомстить. Но пуля, настигшая Вирхилио, не смогла вернуть к жизни смертельно раненного Шанке. Умер он на руках Асунсьон, и его последними словами были слова о любви к ней.
          Похоронив мужа посреди выжженного дотла селения индейцев, ехала Асунсьон по степи, не разбирая дороги, не видя ничего перед собой, пока не встретился ей семилетний индейский мальчик, потерявший в бою своих родителей.
          - Куда же ты едешь, один? - спросила Асунсьон. - Тут не безопасно. Ты хоть и маленький, но все же - индеец, и злые люди могут не пощадить тебя.
          - Я ищу своих, - ответил мальчик. - Моя мама и мой отец погибли... И все, кого я знал, погибли. Но где-то же еще остались те, с кем бы я смог жить дальше.
          - Поедем со мной, - сказала ему Асунсьон. - Я тоже похоронила самого дорогого для меня человека и тоже осталась одна. Как тебя зовут?
          - Катриэль.
          - А я - Асунсьон. У меня здесь неподалеку имение. Ты будешь жить в нем как мой сын.
          - Но вы же... вы же - белая женщина!
          - Да, но пусть тебя это не пугает. Мой погибший муж был индейцем.
          - Я вовсе не испугался, - сказал Катриэль. - Не знаю почему, но мне сразу показалось, что вы - добрая.
          - Ну вот и хорошо, - улыбнулась Асунсьон, прижав к себе мальчика. - Значит, будем жить вместе. Согласен?
          - Да. С вами так... тепло! Можно, я буду звать вас Айлен? Это означает: уголек, который своим теплом согревает других.
          - Ладно, зови меня Айлен, - согласилась Асунсьон. - А откуда у тебя это? - спросила она, увидев на груди мальчика индейский амулет и деревянный крест.
          - Не знаю. Когда солдаты ранили мою маму, она зачем-то дала мне этот крест. Но объяснить ничего не успела - умерла...
          Сердце Асунсьон сжалось от боли и жалости к найденному ребенку.
          Приехав с ним в «Эсперансу», она официально усыновила Катриэля и всерьез занялась его воспитанием и образованием, наняв ему в учительницы мисс Паркер, проживавшую в этих местах.
          Катриэль оказался весьма способным к наукам и очень полюбил читать книги, которые Асунсьон вскоре стала выписывать специально для него. Однако он не растерял и те навыки, что приобрел, живя среди индейцев: был лихим наездником, умел обуздать самого норовистого скакуна и управиться с целым табуном лошадей.
          Постепенно Катриэль стал настоящим хозяином в имении, не гнушаясь при этом никакой черной работы. Наоборот, с большим удовольствием он пахал землю и ухаживал за скотом.
          А по вечерам допоздна читал книги или уезжал в индейский лагерь, где у него было много друзей, но самые близкие из них - Инти и Лилен. С Инти - крепким индейским парнем - Катриэль часто охотился на птиц и броненосцев, а Лилен он всегда воспринимал как младшую сестренку, хотя в последнее время стал замечать, что она питает к нему другие, отнюдь не сестринские, чувства.
          Асунсьон же, заботясь об образовании Катриэля, не мешала ему чувствовать себя индейцем, вольным сыном степей, и не запрещала носить индейскую одежду, к которой он привык с детства. Будущее свое Катриэль связывал с «Эсперансой», а здесь такое облачение было не только уместно, но и удобно для работы.
          Лишь одна Лилен своим чутким, любящим сердцем прозрела грядущую судьбу Катриэля, сказав ему в момент откровения:
          - Индеец с крестом на шее не может остаться в этих краях навсегда. Тебя ждет какая-то другая жизнь, в которой мне нет места.
          Глаза ее при этом были грустными-грустными.
         
          А истинные родители Катриэля жили все эти годы, даже не подозревая о его существовании.
          Энрике попросту не знал, что у него когда-то родился сын, и единственным своим ребенком считал Августо, который, став взрослым, служил офицером в гарнизоне Санта-Марии. Сам Энрике по службе не продвинулся - по-прежнему оставался в чине капитана и командовал тем же фортом, в котором они двадцать лет назад обвенчались с Росаурой. Правда, форт его уже давно считался образцовым, что немало способствовало воинской карьере Августо. Но жили капитан и капитанша все так же скромно, в маленьком домишке, и хотя у них имелись кое-какие сбережения, богатством это нельзя было назвать. Однако на судьбу Энрике и Росаура не роптали, а наоборот - были благодарны ей за то, что она свела их однажды и соединила на всю жизнь.
          Ну а мать Катриэля - Виктория - была уверена, что ее мальчик, ее крохотный Адальберто, погиб от руки индейца, и лютой ненавистью ненавидела все краснокожее племя.
          На долю Виктории выпали такие испытания, в которых любой человек мог бы сломаться, а то и вовсе свести счеты с жизнью.
          Бродяги, подобравшие Викторию в степи, позабавились ею в свое удовольствие, а затем привели ее в публичный дом, полагая, что там для нее самое подходящее место, и уж по крайней мере - единственно возможное пристанище.
          Хозяйка же заведения сразу поняла, что перед нею не распутница, а несчастная, обезумевшая от горя девушка, и пожалела Викторию. Разумеется, жалость ее была своеобразной - мадам предоставила Виктории кров в стенах сего сомнительного заведения, не требуя от нее никакой платы. Но постепенно приобщала новенькую к развлечениям, из которых Виктории больше всего понравилось вино. После нескольких рюмок боль, связанная с прошлым, отступала, а настоящее виделось если и не радужным, то вполне терпимым.
Так, день за днем, она и втягивалась в обычную жизнь проститутки.
          А вскоре обнаружилось, что она беременна, и хозяйка вновь пожалела Викторию: позволила ей родить ребенка и затем отдать его в монастырский приют.
          Лишь с рождением дочери Виктория осознала, в каком чудовищном положении она очутилась. Родить ребенка неизвестно от кого, зарабатывать на жизнь, продавая собственное тело! Но так уж получилось, что никого, кроме мадам, рядом с Викторией в то время не оказалось, и она была благодарна этой по-своему доброй женщине.
          - Я сделаю все, чтобы Камила выросла нормальным, порядочным человеком и никогда не знала нужды! - поклялась Виктория.
          Раз в неделю она навещала дочь в приюте, а затем и в монастырской школе, но Камиле не хватало материнского внимания, и она всякий раз рвала душу Виктории, умоляя мать взять ее с собой.
          - Я сейчас не могу этого сделать, - едва сдерживая слезы, объясняла дочери Виктория. - У меня очень много дел. Потерпи. Обещаю, что мы будем жить вместе! Клянусь тебе! Когда ты закончишь учебу, я заберу тебя отсюда в наш дом.
          - Но мне хочется, чтобы ты сейчас была со мной! - говорила Камила. - Я тебе буду рассказывать все- все, о чем думаю, о чем мечтаю.
          - А ты веди дневник, - посоветовала ей Виктория. - Записывай туда свои мысли, а я потом буду это читать.
          За неимением лучшего, Камила стала вести дневник. Поначалу он был похож на одно бесконечное письмо к матери, а потом в нем стали появляться стихи.
          Виктории же некогда было читать тетради дочери- с утра она пила вино, а вечером принимала мужчин. Камила, поняв, что мать, видимо, слишком занята, перестала показывать ей свои сочинения. И с той поры только тетрадь да заветное перо стали для нее отдушиной в этом закрытом от мирской жизни и от родительской ласки богоугодном заведении.
          Виктория же, поднакопив денег, оставила публичный дом, открыла небольшую таверну и даже приобрела в собственность маленькую квартирку, где собиралась жить с Камилой, когда та закончит школу.
         
          Что ни говори, а у Камилы все-таки была мать. Уж какая- никакая, но родная. И еще была красивая легенда об отце - мужественном благородном человеке, к сожалению, рано умершем.
          У Катриэля были нежная любящая Айлен, «Эсперанса», ставшая для него родным домом, и загадочный деревянный крест- память о родителях.
          А у Милагрос, дочери Марии, не было ничего, кроме цирка. Дом ей заменял фургончик на колесах. И о родителях своих она знала лишь то, что они бросили ее, новорожденную, посреди глухой степи за Санта-Марией, и даже записки никакой не оставили.
          Но несчастной и обездоленной Милагрос себя не чувствовала. В цирке она обрела отца и мать, двух братьев и целую семью клоунов, жонглеров, акробатов. Сама Милагрос тоже стала цирковой акробаткой и дрессировщицей животных. С малых лет выступала в номере отца, а затем, когда при родах умерла мать, получила в наследство ее аттракцион со слонами. И тогда же на руках тринадцатилетней Милагрос оказался только что родившийся Хуан- сито, которого она вынянчила и выходила, заботясь о нем так, словно сама родила этого малыша.
          Теперь Милагрос готовила подросшего братишку к участию в своем аттракционе и с волнением думала о предстоящей встрече с Санта-Марией, где она родилась и куда впервые за долгие годы направлялся их цирк.
         
          Катриэль и его друг Инти еще издали заметили пестрый обоз, увязший в болотистой низине близ реки. Инти, до той поры никогда не видавший цирка, предложил на всякий случай укрыться в овраге и там переждать опасность.
          - Да это же циркачи, артисты! - рассмеялся Катриэль. - Какая от них может быть опасность?
          - Не забывай, что они - бледнолицые, а мы - индейцы. Могут и пальнуть в нас с перепугу.
          - Но они, по всему видать, не знают дороги и могут просидеть в болоте весь день. Надо им помочь!
          - Для них мы - дикари, - еще раз напомнил рассудительный Инти, и Катриэлю пришлось с ним согласиться.
          Но вот от обоза отделился человек и направился в сторону едва виднеющейся «Эсперансы»- за помощью.
          Катриэлем внезапно овладел игровой азарт, и он поскакал домой, где встретил циркача уже вместе с Браулио. Выслушав просьбу о помощи, тихо отдал распоряжение управляющему:
          - Возьми быков и упряжку лошадей посильнее.
          - Мне поехать с тобой? - спросила Асунсьон.
          - Нет, лучше ты приготовь хороший ужин. Не знаю, почему, но мне кажется, у нас будет праздник, - озорно усмехнулся ей в ответ Катриэль.
          Явление цирка в этих глухих краях он по-мальчишески воспринял как чудо и теперь ждал новых чудес.
          Предчувствие не обмануло Катриэля: подъехав к циркачам, он увидел среди них юную златоволосую красавицу, чудесней которой не могло быть ничего на свете. Щеки ее разрумянились на ветру, глаза искрились чистым животворящим светом.
          Как завороженный, Катриэль смотрел на Милагрос, а она, поблагодарив Браулио за помощь, уже отдавала распоряжения:
          - Тогда скажите своему индейцу, чтобы подогнал быков к передней повозке.
          - Простите, сеньорита, но он не мой... - начал было объяснять Браулио, однако его прервал Катриэль, вдруг заговорив на каком-то ломаном языке:
          - Не беспокойся. Моя понимать. Калеуэн.
          Заговорщически усмехнувшись и взглядом попросив Браулио поддержать эту игру, он пошел к быкам. А Милагрос спросила Браулио:
          - Что он сказал?
          - Если не ошибаюсь, он сказал «Калеуэн». То есть - строгая, сердитая, - ответил Браулио, добавив шутя: - Опять-таки, если не ошибаюсь.
          Когда работа была закончена и Мигель пригласил своих спасителей на ужин, Браулио уже вполне вошел в роль, предложенную ему Катриэлем.
          - Нет, мы не сможем принять ваше приглашение, - сказал он, - потому что хозяйка мне этого никогда не простит. Если вы не откажетесь, то я приглашаю вас погостить у нас в имении. Что скажешь, Катриэль?
          - Для моя - это честь, - почтительно поклонился тот.
          - Ну, если мои дети не против, - молвил Мигель, ища поддержки у Анибала, старшего сына, и Милагрос.
          - Я согласна, - сказала она, - но только на одну ночь. Нам завтра надо выехать отсюда, и пораньше.
          В течение всего ужина Катриэль, к удивлению Асунсьон, держался в стороне и оттуда внимательно наблюдал за происходящим. Хорошо зная сына, Асунсьон очень скоро поняла, в чем причина такого необычного поведения: Катриэлю понравилась Милагрос! Решив помочь сыну, она позвала его к себе и попросила показать Милагрос имение.
          - Если вам, конечно, это интересно, - обратилась она к девушке.
          - Сеньорита меня боится, - усмехнулся Катриэль, видя нерешительность Милагрос.
          - Вам нечего бояться, - сказала Асунсьон. - Мой сын получил хорошее образование и воспитание.
          - Ваш сын? - изумилась Милагрос.
          - Да, Катриэль - мой сын, - еще раз повторила Асунсьон.
          - Почему вы мне раньше не сказали? - обиделась Милагрос, адресуя свой упрек Катриэлю.
          - Вы не дали мне такой возможности.
          - Простите, сеньора, - молвила смущенная Милагрос.
          - Нет, это вы меня простите, - сказал Катриэль. - Я пошутил, но, наверное, не совсем удачно.
          - Вы преподнесли мне хороший урок, - вынуждена была признать Милагрос, когда они с Катриэлем пошли осматривать поместье. - Не следует судить о людях так поспешно.
          - Можно мне вас завтра проводить, чтобы вы опять где-нибудь не увязли в болоте? - спросил он.
          - Нет, не стоит. Спасибо за то, что вы для нас уже сделали.
          - Может быть, мы еще когда-нибудь встретимся? - рискнул он высказать робкую надежду, но Милагрос ответила довольно жестко:
          - Вряд ли. У нас разные миры.
          Утром цирк уехал, и Асунсьон увидела, каким грустным взглядом провожал его Катриэль.

0

26

Глава 2

          В доме Оласаблей случилось несчастье. Однажды утром дона Мануэля нашли без сознания, а когда врач привел его в чувство, то выяснилось, что у старика помутился рассудок. Дон Мануэль все время звал свою жену Энкарнасьон, и Мария, щадя его, говорила, что мать пошла в церковь или еще куда-нибудь.
          Потом он напугал Лусию, назвав ее Викторией. У Марии же спросил, действительно ли она так сильно любит сержанта, что собирается за него замуж.
          - Нет, папа. Это все уже осталось в прошлом, - ответила Мария.
          - Значит, ты меня поняла? - обрадовался Мануэль. - Поняла, что с Гонсало. тебе будет лучше?
          - Да, папа, да, - едва сдерживая слезы, подтвердила она.
          На какое-то время Мануэль успокоился, даже начали проглядываться признаки здравого ума. Во всяком случае, он стал сознавать, где находится и кто рядом с ним. Но это продолжалось недолго.
          Однажды, когда Лусия принесла ему лекарство, он вновь принял ее, темноволосую и худенькую, за Викторию и стал молить о прощении:
          - Я очень виноват перед тобой. Не смог тебя защитить... Выгнал из дома с ребеночком... Прости меня... Не уходи!..
          - Вы сошли с ума, дедушка! Я - не Виктория! - закричала Лусия, но он крепко ухватил ее за руку.
          - Не уходи, прошу! Я - твой отец, я люблю тебя! Не оставляй меня!
          - Дедушка, я - ваша внучка. А Виктория давно исчезла! - плакала Лусия. - Может, она даже умерла.
          - Как? Виктория умерла? - упавшим голосом спросил Мануэль и отпустил руку Лусии. - Моя девочка умерла... Я погубил ее...
          Лусия побежала искать утешения у Гонсало.
          А спустя какое-то время Мария вошла в комнату отца и, не найдя его там, бросилась искать по всему дому.
          Дверь в бывшую комнату Виктории была распахнута настежь, и, заглянув туда, Мария похолодела от ужаса: отец повесился!..
          Когда все слезы были выплаканы и Мария уже смогла воспринимать то, что говорили домашние, Гонсало предложил ей скрыть ото всех, каким образом умер Мануэль.
          - Надо сохранить добрую память о доне Мануэле, - пояснил он. - Пусть все думают, что у него просто отказало сердце.
          Мария не стала перечить мужу и лишь вымолвила с болью:
          - Еще одна ложь! Всегда - только ложь!
          С дочерью Гонсало был более откровенным, пояснив ей, что слухи о самоубийстве дона Оласабля могут лечь пятном на всю семью и повредить политической карьере самого Гонсало. Лусия с пониманием отнеслась к предложению отца, пообещав хранить семейную тайну.
          Мария же словно окаменела, сидя у гроба отца: не плакала, не отвечала на соболезнования многочисленных горожан, пришедших проститься с доном Мануэлем. Гонсало стоило большого труда уговорить жену снять черное траурное платье, поскольку губернатор своим указом запретил гражданам носить траур.
          Накануне похорон, однако, в доме появилась Асунсьон, вызванная Марией, и она тоже была в трауре. На замечание Гонсало ответила, что не слышала о губернаторском указе, живя в глуши. Но пообещала, что во время похорон будет одета соответствующим образом.
          Затем Асунсьон прошла к Марии. Та, увидев тетю, поднялась ей навстречу. Они молча обнялись и долго стояли так, припав друг к другу.
          Лусия смотрела на гостью враждебно, помня о том, что дед при жизни не хотел видеть сестру у себя в доме.
          - Как она посмела сюда явиться?! Папа, выгони ее!
          - Я не могу этого сделать: ее пригласила мама, - пояснил дочери Гонсало.
          Лусия недовольно поджала губы.
          Всю ночь Асунсьон и Мария не сомкнули глаз, вспоминая тех, кого потеряли, и, говоря о том, насколько ничтожными выглядят все распри перед лицом смерти.
          Утром Гонсало с тревогой спросил жену, не рассказала ли она Асунсьон в порыве откровения, как умер дон Мануэль.
          - Нет, не волнуйся, - успокоила его Мария. - Асунсьон ничего не знает.
          В дальнейшем у Гонсало действительно не возникало поводов для беспокойства: Мария и Асунсьон были одеты, как того требовал губернатор, отпевание прошло гладко - святой отец не заподозрил в покойном самоубийцу, а Господь почему-то не счел нужным подсказать это своему служителю. Возможно, простил несчастного Мануэля и принял в свое лоно.
          Однако во время похорон случилось то, чего не мог предвидеть никто. Неподалеку от места погребения остановился экипаж, и оттуда вышли две стройные женщины в черных платьях и густых вуалях. Лиц их не было видно, и все присутствующие замерли: кто же это отважился так дерзко нарушить волю губернатора?
          Женщины тем временем прошли сквозь толпу, и одна из них, бросив горсть земли на крышку гроба, сказала:
          - Это я, отец, ваша дочь Виктория. Пришла проститься с вами... А это - ваша внучка Камила.
          Возглас изумления прокатился по толпе присутствующих: Виктория! Объявилась! Жива!
          Асунсьон первой подошла к племяннице и обняла ее.
          А затем, когда погребение закончилось, Викторию обняла и Мария, сказав:
          - Благословен Господь, вернувший тебя в семью. Поедем домой. Надеюсь, ты теперь будешь жить там вместе с Камилой.
          Виктория тоже надеялась на это. Узнав из газет о смерти отца, она спешно продала свою таверну компаньонке, забрала из школы Камилу и поехала с нею на кладбище.
          - Теперь нам ничто не помешает вернуть то, что я когда-то потеряла, - сказала она дочери.
          Доминга едва не лишилась чувств, увидев Викторию, входящую в родительский дом. А Лусия высказала свое раздражение отцу:
          - Папа, они, похоже, намерены тут поселиться. Но ты ведь этого не допустишь?
          Гонсало вынужден был ее разочаровать:
          - Этот дом принадлежит твоей тетке так же, как и нам. Постарайся найти общий язык с нею и со своей двоюродной сестрой. Так надо. Поверь мне. Потом ты все поймешь сама.
          - Ладно, - нехотя уступила Лусия. - Я верю тебе, папа.
          - Вот и хорошо, - улыбнулся Гонсало и пригласил Асунсьон к себе в кабинет, сказав, что сестрам надо побыть наедине.
          - Я понимаю, вы хотите поговорить со мной о делах, - облегчила его задачу Асунсьон. - А точнее - о завещании.
          - К сожалению, дон Мануэль не оставил завещания, - развел руками Гонсало.
          Асунсьон это удивило, но она сказала, что еще много лет назад они с братом составили договор, согласно которому в ее собственность отходила «Эсперанса», а все остальное принадлежало Мануэлю.
          - У вас есть этот договор? - спросил Гонсало.
          - Я не помню... Я не придавала этому значения...
          - Боюсь, что он существовал только на словах, - заявил Гонсало. - Я двадцать лет вел все дела дона Мануэля, и мне ни разу не подвернулся этот договор.
          - К чему вы клоните? - прямо спросила его Асунсьон.
          - К тому, что все должно быть по закону. Я должен позаботиться о своей семье, о будущем моей дочери, а также о дочери Виктории.
          - У меня тоже есть сын, - напомнила Асунсьон, - и я тоже должна позаботиться о нем и о себе,
          - Тот, кого вы называете сыном, - всего лишь индеец без роду - племени. У него нет никаких прав на собственность Оласаблей!
          - Катриэль - мой сын, - повторила Асунсьон. - И у него имеются такие же права на «Эсперансу», как и у меня!
          - Вы можете оставаться при своем мнении, - холодно произнес Гонсало, - но я предупредил вас, что «Эсперанса» будет принадлежать тому, кто имеет на нее официальные права.
          - Что ж, все дальнейшие переговоры вам теперь придется вести с моим адвокатом, доктором Ирибарне, - сказала Асунсьон, покидая кабинет Гонсало.
          Затем простилась с племянницами, пригласив их в свой здешний дом.
          - Я не была там уже много лет. Поеду приведу его в порядок. А потом - милости прошу ко мне с вашими замечательными дочками.
         
          Разговор Марии с Викторией складывался очень непросто. Обеим трудно было преодолеть отчуждение, возникшее за годы разлуки. А, кроме того, Мария чувствовала, что сестра относится к ней с недоверием и, возможно, даже с неприязнью. Сама же Мария была несказанно рада возвращению сестры и всячески пыталась показать ей это.
          - Твое возвращение - единственное светлое событие за последние годы, - честно призналась она Виктории. - С Гонсало я никогда не была счастлива, тебе это известно. Лусия выросла во всем похожей на отца. Между нами нет душевной близости... Отец всегда был грустным, угрюмым: его мучила вина перед тобой. И я всю жизнь казню себя за то, что не сумела тогда понять тебя...
          - Ладно, не будем ворошить прошлое, - махнула рукой Виктория. - Скажи лучше, как умер отец.
          Мария не сочла возможным скрывать правду от сестры и рассказала ей, как все было на самом деле.
          - Боже мой, он действительно страдал из-за  меня, - наконец поверила сестре Виктория. - А я так и не смогла простить его при жизни...
          - Гонсало предложил Мне скрыть ото всех, что это было самоубийство, - сказала Мария. - Не хотел бросить тень на честь папы и на всю нашу фамилию.
          - Наверное, Гонсало прав, - согласилась Виктория.
          - Он не должен знать, что я открыла тебе правду, - предупредила ее Мария. - Пусть это будет нашей тайной. Как в детстве...
          - Детства уже не вернешь, - горестно вздохнула Виктория. - С тех пор произошло слишком много несчастий.
          - Расскажи, как ты жила все эти годы, - попросила Мария.
          - Да как жила? Не жила, а лишь пыталась выжить и достойно воспитать Камилу. Когда отец выгнал меня из дома, я чуть было не погибла... А потом встретила хорошего человека, который вернул меня к жизни. Но и он вскоре умер... Его звали Фелипе, он занимался торговлей. Его состояния хватило только на плату за обучение Камилы... Так что на сегодняшний день у меня ничего нет.
          - У тебя есть дом, есть семья! - взволнованно заговорила Мария. - Теперь мы будем вместе, и все худшее останется в прошлом. Я надеюсь, ты простила меня и папу?
          - Да, я всех простила, - сказала Виктория. Мария обняла ее и впервые почувствовала, что долгожданное примирение с сестрой, наконец, наступило.
          Но уже через несколько минут выяснилось, насколько по-разному смотрят сестры на одни и те же проблемы. Виктория пришла в ярость, узнав, что Асунсьон усыновила индейца.
          - Я не смогу теперь с нею общаться, - сказала она. - И никогда не прощу краснокожим ублюдкам того, что они убили самых дорогих мне людей!
          - Но Асунсьон нашла в этом мальчике утешение, - попыталась Мария смягчить сердце Виктории. - Он вырос благородным человеком.
          - О чем ты говоришь? - с изумлением посмотрела на нее Виктория. - Никогда жестокий дикарь не может стать человеком, и уж тем более - благородным!
         
          Лусия едва выносила Камилу, которой она вынуждена была показывать дом, сад и конюшни. Особенно ее бесило то, что Камила задавала много вопросов о дедушке и бабушке, которых Лусия считала только своими.
          При первой же возможности она улизнула от кузины, сбежав к отцу.
          - Не могу ее видеть! Такая нахальная: таращится на все так, будто вернулась в свой дом!
          - А мне Камила, наоборот, показалась скромной, - заметил Гонсало. - Ты будь с нею поласковей, не груби ей. Не забывай, что ее мать - единственная прямая наследница всего состояния Оласаблей. Ведь твоя мама была их приемной дочерью.
          - Ты думаешь, у нас могут возникнуть из-за  этого проблемы?
          - Надеюсь, мне удастся поладить с Викторией, но тебе придется мне в этом помочь. Тетя Виктория не должна почувствовать с нашей стороны неприязни.
          - Я постараюсь, - заверила его Лусия.
          - А пока я прошу выполнить одно важное поручение, - сказал Гонсало. - В моей комнате стоит металлический ящик с бумагами. Отбери, пожалуйста, все, где хотя бы мельком упоминается «Эсперанса». Ты поняла меня?
          - Да, папа.
          - Умница моя! - поцеловал ее в щеку Гонсало. - А я должен ненадолго уйти по делам.
          Естественно, он не сказал дочери, что отправляется к Бенито с очень важным поручением. По плану Гонсало, Бенито должен был ближайшей ночью сжечь дотла весь архив нотариуса Ирибарне, в котором хранилось и завещание Мануэля, и его договор о передаче «Эсперансы» в собственность Асунсьон.
          А вернувшись домой, он сам сжег копии этих документов, найденные для него Лусией в металлическом сейфе деда.
          Утром, когда Бенито доложил об успешно проведенной операции, Гонсало приступил ко второй части плана: теперь ему надо было сделать своими союзницами Марию и - главное - Викторию.
          Против его ожиданий, Мария активно вступилась за Асунсьон, заявив, что не позволит ущемлять интересы тетки.
          - Но у нее нет юридических прав на имение! - гнул свое Гонсало.
          - Если отец и не оставил завещания, то это не значит, что мы должны поступать бесчеловечно! - парировала Мария.
          Виктория, видя, как расстроена сестра, вызвалась сама поговорить с Гонсало и убедить его не обижать Асунсьон.
          Однако, войдя в кабинет Гонсало, она очень легко согласилась с тем, что родовое имение Оласаблей не должно принадлежать краснокожему.
          Гонсало, не ожидавший такой поддержки со стороны Виктории, воспользовался ситуацией и пошел еще дальше.
          - Я надеюсь, ты с дочкой будешь жить теперь в этом доме, - сказал он.
          - Боюсь, как бы мы не стали для вас помехой, - ответила Виктория.
          - Ну что ты! Это твой дом! Мы будем только рады! - с горячностью стал уверять ее Гонсало. - Более того, ведь ты единственная родная дочь дона Мануэля, и я просто не позволю вам с Камилой уйти отсюда.
          - Хотелось бы верить в твою искренность, - задумчиво молвила Виктория. - Когда-то мы с тобой заключили союз врагов, а теперь настала пора объединиться в союз друзей?
          - Полагаю, это будет самым разумным решением, - улыбнулся Гонсало. - Как прямая наследница, ты подпишешь доверенность на мое имя, и я незамедлительно займусь имением. Обещаю, что индейцу оно не достанется. А бумаги отца ты можешь посмотреть хоть сейчас.
          - Я сделаю это чуть позже. Давай свою доверенность, я подпишу ее.
          Вернувшись к Марии, Виктория сказала, что ей не удалось убедить Гонсало, так как документа о владении Асунсьон «Эсперансой» не существует.
          - Боже мой! Мне стыдно, что я замужем за таким подлецом! - только и смогла вымолвить Мария.
          Виктория же отправилась на кухню, чтобы тайком выпить там чего-нибудь покрепче - многолетнее пристрастие к спиртному давало о себе знать.
          Едва она успела осушить рюмку, как в кухне появилась Доминга, напугав Викторию.
          - Что-то на душе неспокойно, - смущенно молвила та, кивнув на графинчик с ликером. - Воспоминания нахлынули...
          - Да, эта кухня может навеять грустные воспоминания, - согласилась Доминга. - Сколько тут было всего пережито! Никогда не забуду о том несчастном сержанте, царство ему небесное!
          - Что? Энрике умер? - встрепенулась Виктория.
          - А вы разве не знаете, госпожа? - растерялась Доминга. - Поверьте, я не хотела вас огорчать... Еще когда вы были в монастыре, пришло известие, что он погиб в бою.
          У Виктории отлегло от сердца.
          - Нет, Доминга, он не погиб, - сказала она. - Энрике был только ранен. А потом - женился, даже детей завел. Я это знаю точно.
          - Ну, слава Богу! - облегченно вздохнула Доминга. - А вы с ним виделись?
          - Нет. И не хочу его видеть. Для меня он все равно что умер. Не будем говорить о нем.
          Позже, когда об Энрике заговорила Мария, тоже вспомнив о его смерти, Виктория не стала убеждать ее в обратном и лишь попросила сестру больше не вспоминать о прошлом.
          Однако в этом доме трудно было уйти от воспоминаний, и Виктории пришлось вернуться к ним уже в разговоре с дочерью. Камилу интересовало, почему мать прежде не рассказывала ей о своих родителях, о сестре, о тете Асунсьон.
          - Я рассказывала, только не очень подробно, - ответила Виктория. - Мне трудно было говорить об этом, потому что отец выгнал меня из дому.
          - Выгнал?! - изумилась Камила.
          - Твой дедушка был очень хорошим человеком, но слишком принципиальным, - стала пояснять Виктория. - А я влюбилась...
          - Но разве это плохо - влюбиться?
          - Нет, конечно. Только дедушка считал, что мой избранник мне не пара. Тогда мы поженились тайно. А дедушка совсем рассвирепел и выгнал меня из дому. Человек же, которого я любила, и был твоим отцом. Так что ты - дитя нашей любви.
          - Теперь я все понимаю!.. - произнесла Камила со смешанным чувством восторга и горечи.
         
          Понимая, что ей предстоит тяжба с Гонсало, Асунсьон решила распродать мебель в своем городском доме, чтоб выручить дополнительные деньги, необходимые для ведения процесса. Но тут к ней пожаловал адвокат Ирибарне и сообщил печальную новость: все документы, которые надеялась предъявить суду Асунсьон, сгорели.
          - Я знаю, чьих это рук дело! - воскликнула она.
          - Я тоже догадываюсь, - хмуро произнес адвокат.
          - Что же мне теперь делать?
          - Возможно, у вас сохранилась копия договора...
          - Увы, я проверила все мои бумаги - ничего нет. Все было у Мануэля.
          - Может, еще не поздно поискать их там, в его доме? - не слишком уверенно посоветовал Ирибарне.
          - Если сгорел весь архив, то копии, полагаю, сгорели и подавно, - печально молвила Асунсьон. - Теперь мне остается только вырыть ров вокруг имения и стрелять в каждого, кто посмеет к нему приблизиться.
          - А вот этого не стоит делать ни в коем случае! - предостерег ее Ирибарне. - Закон будет полностью на стороне Линча. Документов у вас нет, а свидетелям судьи не поверят, скажут: подкуплены.
          - Я обращусь в Верховный суд!
          - Верховный суд всегда стоит на страже правительства, а Гонсало Линч- лицо, приближенное к губернатору... На вашей стороне будут очень немногие, - огорчил ее Ирибарне.
          - Да, все это ужасно, - молвила Асунсьон. - Но у меня остается еще один, маленький, шанс: я попробую обратиться за помощью к племянницам. Неужели они не смогут повлиять на Гонсало?

0

27

cпасибо ВАМ за такую радость, что может прочитать любой не смотря сериал. http://www.kolobok.us/smiles/standart/clapping.gif  это так круто!  http://www.kolobok.us/smiles/standart/good.gif с нетерпением жду продолжения. http://www.kolobok.us/smiles/light_skin/paint3.gif

0


Вы здесь » amore.4bb.ru » Книги по мотивам телесериалов » "Девушка по имени Судьба"